неизвестном направлении – вот как было дело!
Какое юридическое дело, какое уголовное!»
«Нет, – решил Корнилов спустя еще минуту-другую, – нет, нет, не буду я и этого делать, ничего не буду писать, никаких признаний! Не надо письменного вида признаний и размышлений – не подходит!» Пусть по-прежнему будет вид устный – допрос УУР и его, Корнилова, ответы!
На другой день УУР не пришел. Ясно: хотел потомить Корнилова, попытать его:
«А ну, а ну беги, дорогой! На все четыре стороны, а я тебя поймаю! То-то смешно: никто тебя не арестовывал, а ты – убежал!»
А Корнилов-то, он на войне в окопах перед наступлениями не томился, что ли? В Забайкальском лагере не томился? В неизвестности не томился, что ли, когда ехал в телячьем вагоне в город Аул к неизвестной еще женщине Евгении Владимировне?
Привычное дело!
Убеждая себя, что – привычное, он прогулялся в город, походил по улицам Гоголевской и Пушкинской. На улицу Льва Толстого, к дому № 17, не пошел, не было желания.
Гоголевская и Пушкинская напомнили Невский и Литейный. Тем и напомнили, что те и другие он видел собственными глазами. Географическая общность мира в том и состояла, что все виденное своими глазами было Землею, реальным Земным шаром, а все остальные пространства – только понятиями о Земле, о Земном шаре.
Вот он и ходил по Гоголевской и Пушкинской, ждал настроения, все равно какого, лишь бы оно было, лишь бы пришло и потеснило томление, но настроения – никакого – все не было и не было.
Тогда он пошел на окраинные улицы, на знакомые, и там обратил внимание – огромные такие, ну прямо-таки крепостные стоят ворота.
Стоят, коричневые от времени, совсем не городского вида, дикие, им бы около одиночного какого-нибудь, лесного, глухого жилища стоять, не пускать туда ни волков, ни медведей, ни разбойников, но вот они здесь находятся на улице Никитинской, бывшей Бийской, № 131 – две огромных створни, два толстенных вертикальных бревна, на одном бревне – глубокая, черная трещина. Так ведь все это – и створни, и столбы – до революции еще были и существовали?! И трещина, вполне возможно, тоже дореволюционная? Корнилов даже принюхался к трещине – оттуда пахло темнотой.
При воротах – двухэтажный дом К. М. Баева, помощника классного наставника Аульского реального училища, коллежского секретаря.
А рядом – Стефановича, из ссыльных поляков, этот вместе с забором и воротами выкрашен в зелень и тоже двухэтажный.
А с другой стороны домик в один этаж, веселый, с огромными окнами, без ставень, живет немец-колбасник Мерс.
Стефановича кажется в живых нет, а вот Мерс как торговал до революции колбасой, так и торгует ею до сих пор а еще плодит «мерсят» мальчиков и преимущественно девочек.
Мерс брал жену из города Бийска – это издавна считалось хорошим тоном среди купечества и ремесленников многих уездов Западной Сибири.
Кое-какое объяснение странному явлению Корнилов нашел, когда заглянул однажды в материалы переписи населения: во всех сибирских городах мужчин всегда проживало больше чем женщин а вот в Бийске во все времена было почему-то наоборот, преобладали, и довольно заметно, женщины, в том числе, должно быть,— первостатейные невесты.
Вот и Мерса его невеста не подвела.
А еще у Мерса, как до революции, так и в настоящее время, была холеная лошадка, гнедая красавица почти толстушка, но резвая и с громким голосом а при ней был и оставался бородатый, почти безмолвный, кучер.
Кучер по утрам отвозил Мерса в колбасное его заведение, Мерсиху – на базар, покупать мясо, «мерсят»-невест – на Первую Алейскую улицу в 22-ю советскую школу-девятилетку, в послеобеденное время кучер на своей резвушке доставлял свеженькую, удивительно ароматную колбасу, в бумажных пакетах, ресторану «Савой» – бывшего генерала Кобылянского, а также в дома других частных предпринимателей и коммерсантов, поговаривали, что совответработников городского и окружного аппарата кучер тоже иной раз не миновал.
Так или иначе, а только Мерсу и дебелой его супруге 1917-й оказался как с гуся и с гусыни вода. Им что? Им и 2017-й будет нипочем!
Вот и помощник классного наставника Баев, он правда, от народного просвещения отстранен но тоже жив-здоров, он теперь квартальный староста. С вечера до рассвета вокруг жилого квартала ходят сторожа, бьют в деревянные колотушки, так это под его начальствованием ходят и бьют.
Квартальный уполномоченный по стаду крупного рогатого скота – тоже он, Баев.
И счетовод-делопроизводитель «Освода», «Общества спасения на водах», в недавнем еще прошлом общества не простого, а ИМПЕРАТОРСКОГО, – он же. Везде успевает бывший помощник классного наставника, жизненной энергии все еще много.
Не верится... Не верится, будто кто-то, что-то, какие-то живые и мертвые предметы остались на своих местах и после 1917-го года!
1917-й, он ведь, дай бог памяти, из курса русской истории реального училища, это должно быть известно, он был каким?
Он был годом 1917-м от рождества Христова, 1035-м от основания Русского государства, 929-м введения на Руси христианства, 336-м от покорения Сибири, 304-м от вступления на престол дома Романовых, 117-м от уничтожения пыток в России, 54-м от отмены в России телесных наказаний, 56-м от отмены крепостного права, 21-м от начала движения по Сибирской железной дороге, 12-м от учреждения Государственной думы и вот еще 179-м от основания города Аула...
Вот каким был тот 1917-й, когда грохотнул и все предшествующие события, все «от», все истоки ликвидировал, будто бы их и не было никогда, а если были, так потеряли, разумеется, свой исконный смысл. Так себе уже были. Неизвестно почему. Их теперь никто и не помнит, надобности нет. Прости-прощай все это летосчисление, прости-прощай навсегда!
А вот Баев – жил. Лично живет, а также и общественной жизнью. Как был Константином Михайловичем, так им и остался!
Господи, кому-кому, а Корнилову-то этого постоянства никак нельзя, невозможно взять в толк, он думал – одни только средневековые веревочники на своих заимках, Верхней и Нижней, сохранились в неприкосновенности, но нет – помощник классного наставника Баев К. М. жив тоже! Тоже сохранился!
И Корнилов все ходил по знакомым улочкам Зайчанской части, сколько можно брал в толк, и – надо же! – что-то, что-то такое в его организме задерживалось, что-то умиротворяющее: дескать, жив курилка-мир! Мерс тоже торгует колбасой, вместе с супругой производит на свет «мерсят», и мир жив!
Итак, настроение пришло, и Корнилов был доволен, но тут он увидел двоих пьяных мастеровых, один за другим они перебирались по скрипучему деревянному тротуару, делая вид, что
