недели. Было б куда лучше, если бы я работала.
Она круто обернулась, подошла к окну и выглянула на улицу, перебирая руками занавеску.
Колльберг беспокойно задвигался на стуле. Разговор оказался тяжелее, чем он себе представлял.
— Чего ты хочешь? — спросила Оса Турелль, не поворачивая головы. — Скажи мне наконец. Хоть что-то скажи.
— Прежде всего я тебя спрошу: ты знаешь, что Оке делал в автобусе?
— Нет, нет и еще раз нет. Совсем не знаю.
— Мы тоже не знаем, — сказал Колльберг.
Он на миг умолк, глубоко вздохнул воздух и прибавил:
— Оке тебя обманывал.
Реакция была мгновенной. Глаза ее метали молнии. Она стиснула кулаки, раздавив сигарету, и табак высыпался ей на брюки.
— Как ты смеешь мне говорить такое!
— Смею, так как это правда. Оке не дежурил ни в понедельник, когда его убили, ни в субботу предыдущей недели. Вообще у него было много свободного времени в течение всего октября и первые две недели ноября.
Оса только молча смотрела на него.
— Это факт, — продолжал Колльберг. — И еще одно я хотел бы знать: носил ли он пистолет, когда был не на службе?
— Да, довольно часто.
— Зачем?
— А почему бы и нет? В результате оказалось, что он ему был нужен. Хотя это его и не спасло, — прибавила Оса.
— Однако он часто куда-то ходил. Мог ли он с кем-то встречаться? С какой-то другой женщиной?
Она внезапно посмотрела ему прямо в глаза и обиженно спросила:
— Что ты имеешь в виду? Что он имел любовницу?
— Да. Мы пока что берем во внимание и такую возможность.
— Так больше не берите ее во внимание. Этого не могло быть.
— Собственно, я пришел сюда потому, что не верю в официальную версию, будто Стенстрём — одна из жертв сумасшедшего убийцы. И не верю, что он ехал тем автобусом просто так, ради удовольствия. Думаю, ты с само-го начала была права, говоря о том, что он работал. Он занимался каким-то служебным делом, но почему-то не хотел, чтоб об этом знали ты или мы. Например, вполне возможно, что он длительное время за кем-то следил и преследуемый убил его в отчаянии.
Он на миг умолк, затем сказал:
— Оке умел очень ловко наблюдать за людьми, которых в чем-то подозревали. Это его забавляло.
— Я знаю, — сказала Оса.
— Можно наблюдать за кем-то двумя способами, — продолжал Колльберг. — Или ходишь за ним как можно незаметней, чтоб узнать о его намерениях, или преследуешь его совершенно открыто, чтоб довести до отчаяния и принудить взорваться или как-то иначе выдать себя. Стенстрём владел обоими способами лучше, чем кто-либо другой.
— Кроме тебя, еще кто-нибудь так думает? — спросила Оса.
— Да. По крайней мере Мартин Бек и Меландер. Он почесал затылок и прибавил:
— Как-то надо двигаться Дальше. Что ты имела в виду, — когда говорила, что он последнее время носил оружие? Когда это — последнее время?
— Когда я встретила Оке больше четырех лет тому назад, он был еще мальчишка, — спокойно сказала она. — Несмелый и наивный. А когда его убили, три недели тому назад, он был уже взрослый.
Она помолчала и вдруг спросила:
— Ты храбрый? Мужественный?
— Не особенно.
— Оке был трусоват, хотя делал все, чтобы перебороть свой страх. Пистолет давал ему определенное чувство безопасности.
Колльберг сделал попытку возразить.
— Ты говорила, что он стал взрослым. Но с профессиональной точки зрения этого не видно. Ведь он же был полицейский, а дал себя застрелить сзади. Я уже говорил, что мне трудно этому поверить.
— Именно так, — молвила Оса Турелль. — И я этому совсем не верю. Что-то здесь не согласовывается.
Колльберг немного подумал, затем сказал:. — Вернемся к фактам. Он чем-то занимался, но никто не знает, чем именно. И ты тоже. Ты говоришь, что он изменился. Но как?
— Это нелегко объяснить. Попробую просто рассказать. Так вот, этим летом мы поехали на Майорку. Как раз в то время произошел очень скверный тягостный случай в городе.
— Да, убийство в парке.
— Вот именно. Пока мы возвратились, преступника нашли. Оке был недоволен,
Она немного помолчала, затем продолжила далее также быстро и плавно.
— Это звучит нехорошо, но многое из того, что я сказала и что еще скажу, звучит нехорошо. Факт остается фактом. Он был недоволен, что не принимал участия в том деле. Оке был честолюбив. Он все время мечтал раскрыть что-то важное, чего другие недосмотрели. Кроме того, он был моложе всех вас и считал, по крайней мере раньше, что на работе над ним потешаются. И именно ты был в числе тех, кто больше всего над ним подтрунивал.
— К сожалению, у него были основания так считать.
— Он не очень тебя любил. Предпочитал, например, иметь дело с Беком и Меландером. Когда мы возвратились с Майорки, работы у вас было мало. Он целыми днями не выходил из дома, был очень нежен со мной. Но где-то в середине сентября он вдруг замкнулся в себе, сказал, что получил особое задание, и стал пропадать целыми сутками.
— И он не говорил, что у него была за работа? Оса покачала головой.
— Его часто не было вечером дома. Где-то ходил. Возвращался мокрый и замерзший.
Колльберг кивнул.
— Я не раз просыпалась, когда он ложился спать, холодный, как лягушка. И всегда очень поздно. Но последним случаем, о котором он говорил со мной, был тот, что произошел в первой половине сентября. Муж убил свою жену. Кажется, его звали Биргерссон.
— Припоминаю, — сказал Колльберг. — Семейная драма. Обыкновенная история. Я даже не понимаю, почему ее передали нам на рассмотрение. Как будто взята из учебника криминалистики. Несчастливый брак, неврозы, ссоры, плохие материальные условия. В конце концов муж убил жену. Потом хотел наложить на себя рук», но не смог и пошел в полицию. Да, верно Стенстрём в самом деле занимался этим делом. Проводил допросы.
— Подожди, во время тех допросов что-то произошло.
— Что именно?
— Я не знаю. Но однажды вечером Оке пришел очень возбужденный.
— Там не было из-за чего возбуждаться. Печальная история. Типичное преступление в условиях общего благосостояния. Одинокий муж и алчная жена, которая все время грызла его, что он мало зарабатывает. Что они не могут купить себе моторную лодку, дачу и такую же хорошую машину, как у соседа.
— Но во время допросов тот муж сказал Оке нечто такое, что он считал очень важным. Я, конечно, поинтересовалась, однако он только засмеялся и сказал, что я скоро сама увижу.
Они немного помолчали. Наконец Колльберг встрепенулся:
— А ты не находила блокнота или календаря, где он делал
