class="p1">— Почему?
— Слишком дешевые. Наверно, краденые.
— А как зовут того испанца?
Дике пожал плечами:
— Не знаю. Пако, Пабло, Пакито. Как-то так.
— Какая у него машина?
— Хорошая. «Вольво амазон». Белая.
— А у того мужчины, что смеялся?
— Этого я не знаю. Он приезжал только с испанцем. Был как будто пьяный. Но он не сидел за рулем.
— Он тоже испанец?
— Не думаю. Наверное, швед. Но не знаю.
— Когда он был здесь в последний раз?
— Три недели назад. А может, две. Я хорошо не помню.
— Испанца ты после этого еще видел? Пако, или как там его?
— Нет. Он, наверное, уехал в Испанию. Ему нужны были деньги, поэтому он и продавал детали. Во всяком случае — так мне говорил.
Нурдину было над чем подумать.
— По-твоему, тот мужчина, который смеялся, был пьяный? А может, он был наркоман?
Швейцарец пожал плечами.
— Не знаю. Я думал, что он пьяный. Хотя, может, и был наркоман. Почему бы и нет? Здесь почти все такие. Если не крадут, то употребляют наркотики. Разве нет?
— И ты совсем не знаешь, как его звали или хотя бы прозвище?
— Не знаю. Но несколько раз в машине была девушка. Наверное, его. Такая высокая, с буйными русыми волосами.
— А ее как зовут?
— Не знаю. Но ее называют… Кажется, Белокурая Малин.
— Откуда ты знаешь?
— Я ее видел раньше. В городе.
— Где в городе?.
— В ресторане на Тегнергатан, недалеко от Свеавёген. Туда ходят иностранцы. Она шведка.
— Белокурая Малин?
— Да.
Нурдину не приходил на ум больше ни один вопрос. Он посмотрел на зеленую машину и сказал:
— Надеюсь, что ты счастливо доберешься домой.
Дике усмехнулся:
— Да, наверное, доберусь.
— А когда назад?
— Никогда.
— Как никогда?
— А так. Швеция — плохая страна. Стокгольм — плохой город. Одно насилие, наркотики, воры, алкоголь.
Нурдин ничего не сказал. С этой оценкой он, в общем, был согласен.
— Паскудство, — подытожил швейцарец. — Только и всего, что иностранец может здесь заработать деньги. А все остальное — не стоит доброго слова. Я живу в комнате еще с тремя рабочими. Плачу по четыреста крон в месяц. Настоящая эксплуатация. Свинство. И это потому, что нет квартир. Только богачи и преступники могут позволить себе ходить в ресторан. Я сберег денег. Вернусь домой, открою маленькую мастерскую, женюсь.
— А здесь ты не познакомился ни с одной девушкой?
— Девушка-шведка не для нас. Разве только студент или еще кто-то там может встретиться с порядочными девушками. А рабочий — только с девушками определенного сорта. С такими, как Белокурая Малин.
Нурдин покачал головой.
— Ты видел только Стокгольм, Хорст. А жаль.
— Разве где-то лучше?
Нурдин улыбнулся, кивнул ему на прощание и ушел. Под ближайшим фонарем он остановился и вынул блокнот.
— Белокурая Малин, — сказал он про себя, — трупы, наркотики, проститутки. Ну и выбрал я себе профессию!
По тротуару к нему приближался какой-то человек. Нурдин поднял над головой шляпу, вновь присыпанную снегом, и сказал:
— Извините, вы б мне…
Человек подозрительно посмотрел на него, втянул голову в плечи и прибавил ходу.
— …не сказали, в какую сторону идти к станции метро? — тихо и несмело бросил Нурдин вопрос в густую пургу.
Потом покачал головой и записал на развернутой страничке несколько слов: «Пабло или Пако. Белый «амазон». Ресторан на Тегнергатан, Свеавеген. Чудно смеялся. Белокурая Малин, даровая проститутка».
Потом убрал ручку и блокнот, вздохнул и с трудом вышел из круга света, падавшего от фонаря.
XXI
Колльберг стоял перед дверью квартиры Осы Турелль на втором этаже дома на Черховсгатан. Был уже восьмой час.
Белая карточка с фамилией Стенстрёма продолжала висеть над медной табличкой. Звонок не работал, и Колльберг, как обычно в таких случаях, забарабанил в дверь кулаком. Оса Турелль сразу открыла, уставилась на него и сказала:
— Да, да, я здесь. Не надо сразу ломать дверь.
— Извини, — молвил Колльберг.
В квартире было темно. Он снял пальто и зажег свет в коридоре. На полке, как и в первый раз, лежала фуражка Стенстрёма. Провод к звонку был оторван и болтался над дверью.
Оса Турелль проследила за взглядом Колльберга и буркнула:
— Сюда звонила масса всяких идиотов. Журналисты, фотографы и еще бог знает кто. Непрерывно.
Колльберг ничего не сказал. Он зашел в комнату и сел на один из стульев.
— Хоть зажги свет, чтоб мы видели друг друга.
— Мне и так видно. Но, пожалуйста, могу зажечь.
Она щелкнула выключателем, однако не села, а беспокойно закружила по комнате, как будто была заперта и хотела вырваться на волю.
Воздух в комнате был тяжелый и застойный. Пепельницу она не опорожняла несколько дней, комната казалась неубранной, сквозь открытую дверь спальни видно было незастланную кровать. Из передней Колльберг заглянул в кухню, где на столе виднелась куча немытой посуды.
Теперь он сидел и наблюдал за женщиной. Она нервно ходила от окна до дверей спальни. Там она несколько секунд смотрела на кровать, затем возвращалась и вновь шла к окну. И так каждый раз.
Ему приходилось все время крутить головой, чтобы не потерять ее из виду. Так крутишь головой, когда следишь за игрой в теннис.
За девятнадцать дней, с того времени, когда он видел ее в последний раз, Оса Турелль очень изменилась. На ногах у нее были те самые или такие же грубые носки, и так же она была одета в черные брюки. Волосы были коротко подстрижены, лицо такое же скуластое.
Но брюки были обсыпаны табачным пеплом, а волосы не чесаны и всклокочены. Глаза беспокойно, неуверенно бегали по комнате. Под глазами виднелись синяки, губы были сухими и потрескались. Руки ее все время двигались, а средний и указательный пальцы правой руки пожелтели от никотина. На столе лежало пять распечатанных пачек сигарет. Оса курила датскую марку «Се-силь». Оке Стенстрём совсем не курил.
— Чего ты хочешь? — неприветливо спросила она.
Подойдя к столу, она вытряхнула из одной пачки сигарету, зажгла ее дрожащей рукой и уронила непотушенную спичку на пол. Затем прибавила:
— Конечно, ничего. То же самое, что тот шалопай Рённ, что два часа сидел здесь, мурлыкал и кивал головой.
Колльберг молчал.
— Я велю отключить телефон, — проговорила она без какого-либо перехода.
— Ты не работаешь?
— У меня освобождение по болезни.
Колльберг кивнул.
— К сожалению, — сказала она. — В нашей фирме есть свой врач. Он сказал, что мне необходимо месяц отдохнуть в деревне или еще лучше за границей. И велел идти домой.
Она затянулась сигаретой и стряхнула пепел в пепельницу. Большая часть пепла осыпалась на стол,
— Уже прошло три
