В офисе я застала лишь молодую неприветливую секретаршу. Беатриш Оливейра — вспомнила я ее имя.
— Сеньор да Силва уехал по делам, — сообщила она без каких-либо объяснений.
Как и в прошлый раз, секретарша не проявила любезности, однако я не хотела упускать возможность поговорить с ней наедине. Судя по угрюмости и неразговорчивости Беатриш, из нее трудно было что-либо вытянуть, но — за неимением альтернативы — я решила все же попробовать.
— Ах, как жаль. А я хотела узнать у него кое-что насчет тканей, которые он показывал мне на днях. Они все еще у него в кабинете? — спросила я. Сердце бешено заколотилось при мысли, что я могла проникнуть туда в отсутствие Мануэла, но секретарша быстро лишила меня этой надежды.
— Нет. Их уже вернули на склад.
Я продолжала лихорадочно размышлять. Первая попытка оказалась неудачной; что ж, нужно придумать что-то еще.
— Не возражаете, если я присяду на минутку? Все утро провела на ногах — выбирала шапочки, тюрбаны и шляпы — и хочу немного передохнуть.
Я не дала секретарше времени среагировать: прежде чем она успела открыть рот, я, с видом крайней усталости, опустилась в одно из стоявших в приемной кожаных кресел. Воцарилось долгое молчание — секретарша продолжила изучать с карандашом в руке какой-то документ, время от времени делая в нем пометки.
— Сигарету? — спросила я по прошествии двух-трех минут. Я не была заядлой курильщицей, но в сумочке всегда лежал портсигар. Я носила его с собой на всякий случай — например, для таких ситуаций.
— Нет, спасибо, — не отрываясь от работы и даже не взглянув на меня, ответила Беатриш. Я закурила, и мы сидели в молчании еще пару минут.
— Это вы искали поставщиков, назначали встречи и готовили для меня папку со всеми данными?
Секретарша наконец на секунду подняла на меня глаза.
— Да, я.
— Вы отлично поработали, мне это очень помогает.
Беатриш бросила короткое «спасибо» и вновь углубилась в свою работу.
— У сеньора да Силва потрясающе обширные контакты, — продолжила я. — Это здорово — иметь деловые связи со столькими фирмами. И особенно со столькими иностранцами. В Испании сейчас все намного скучнее.
— Это не удивительно, — буркнула секретарша.
— Простите?
— Я говорю: не удивительно, что у вас там скучно, учитывая, кто сейчас у власти, — процедила она сквозь зубы, по-прежнему уткнувшись в бумаги.
Ее слова заставили меня оживиться: трудолюбивая секретарша, оказывается, интересовалась политикой. Отлично, можно попытаться найти к ней подход с этой стороны.
— Да, вы правы, — ответила я, медленно гася сигарету. — Чего еще ожидать от тех, кто считает, будто женщины способны только сидеть дома, готовить еду и растить детей.
— И кто переполнил тюрьмы и не имеет сострадания к побежденным, — резко добавила секретарша.
— К сожалению, это так, да. — Наш разговор принял неожиданное направление, и мне следовало вести себя крайне осторожно, чтобы завоевать ее доверие и привлечь на свою сторону. — Вы знаете Испанию, Беатриш?
Как мне показалось, ее удивило, что мне известно ее имя. Она наконец отложила карандаш и посмотрела на меня.
— Я никогда в Испании не была, но в курсе, что там происходит. У меня есть друзья, которые мне об этом рассказывают. Хотя, возможно, вы далеки от всего этого, поскольку принадлежите к другому миру.
Я поднялась с кресла, приблизилась к столу Беатриш и без церемоний присела на край. На секретарше был не слишком новый костюм из дешевой ткани, вероятно, сшитый за несколько эскудо какой-нибудь соседкой. За стеклами ее очков я увидела умные глаза, а за усердием, с которым она выполняла свою работу, чувствовался дух привыкшего к борьбе человека. Беатриш Оливейра и я на самом деле не слишком отличались друг от друга. Две трудолюбивые женщины, родившиеся и выросшие в бедности. Два жизненных пути, начавшихся, наверное, почти одинаково, но потом разошедшихся в разные стороны. Ей суждено было стать старательной служащей, а мне — сжиться с маской, скрывавшей мое лицо. Однако, несмотря ни на что, общего между нами было больше, чем внешних различий. Я жила в роскошном отеле, а она скорее всего в доме с протекающей крышей, но мы обе умели бороться с тяжелой судьбой и не давать ей одержать над собой верх.
— Я знаю много людей, Беатриш, очень разных людей, — тихо сказала я. — Сейчас я вращаюсь среди богатых, потому что этого требует моя работа и некоторые неожиданные обстоятельства, однако мне известно, что такое мерзнуть зимой в своем доме, питаться изо дня в день одной лишь фасолью и отправляться в мастерскую ни свет ни заря, чтобы заработать себе на кусок хлеба. И, если хотите знать, мне тоже не нравится, во что сейчас пытаются превратить Испанию. Что ж, теперь вы не откажетесь угоститься моей сигаретой?
Беатриш молча взяла сигарету. Я поднесла ей зажигалку и тоже закурила.
— А как сейчас обстоят дела в Португалии? — спросила я.
— Плохо, — ответила она, выпуская дым. — Возможно, в «Новом государстве» Салазара не столько репрессий, сколько в Испании Франко, но авторитаризм и отсутствие свободы здесь почти такие же.
— У вас по крайней мере стремятся сохранять нейтралитет в войне, — сказала я, стараясь навести разговор на нужную тему. — А в Испании сейчас все далеко не так однозначно.
— У Салазара имеются соглашения и с англичанами, и с немцами — это очень странное балансирование. Мы всегда поддерживали дружеские отношения с британцами, поэтому удивительно, что сейчас не они, а немцы получают различные преференции — разрешения на экспорт и тому подобное.
— Что ж, наверное, в наше сложное время в этом нет ничего необычного. Честно говоря, я не слишком разбираюсь в международной политике, но, как мне кажется, это просто вопрос выгоды. — Я старалась говорить буднично, словно все это мало меня волновало: я очень близко подобралась к интересовавшей меня теме, и следовало быть особенно осмотрительной. — То же самое происходит и в мире бизнеса, — добавила я. — Вот, например, на днях, когда я была в кабинете у сеньора да Силвы, вы объявили о приходе немца.
— Да, но вообще-то это другое. — На лице Беатриш читалось неудовольствие, и, казалось, она не желала поддерживать этот разговор.
— Вчера вечером сеньор да Силва пригласил меня поужинать в казино Эшторила, и меня просто поразило количество его знакомых. Среди них и англичане, и американцы, и немцы, и другие иностранцы со всей Европы. Мне никогда еще не приходилось встречать человека, который столь хорошо ладил бы абсолютно со всеми.
На лице Беатриш появилась кривая усмешка, однако она так ничего и не сказала, и мне пришлось продолжать, чтобы не дать разговору затухнуть.
— Жалко евреев, которым пришлось бросить все — свой дом, свой бизнес — и бежать от войны.
— Вы пожалели евреев, посещающих казино Эшторила? — саркастически улыбнулась Беатриш. — Лично мне их ничуть не жалко: они живут так, будто находятся здесь на отдыхе, который никогда не закончится. Мне жаль тех, кто приехал сюда с убогим фанерным чемоданом и проводит дни в очередях перед консульствами и офисами судоходных компаний, чтобы получить визу или взять билет на корабль в Америку, что, наверное, далеко не всем удается. Мне жаль семьи, которые спят вповалку в грязных ночлежках и питаются в благотворительных столовых. Жаль несчастных женщин, вынужденных торговать собой на улице за горсть эскудо, жаль стариков, которые, убивая время, часами сидят в кафе над давно выпитой чашечкой кофе, пока официант не выставит их на улицу, чтобы освободить место. Они, эти люди, — вот кто действительно вызывает у меня жалость. А тех, кто каждый вечер проматывает в казино часть своего состояния, мне не жаль, нисколько не жаль.
