Пищу моим далеким от великодушия и благородства мыслям давали не только хвори Роберта, но и иные изменения, подстерегавшие с возрастом его тело. Красивое лицо моего мужа покрылось морщинами, щеки обвисли. Уголки рта опустились — совсем как у королевы, когда она злилась, роскошная шевелюра стремительно редела. Его кожа, которая раньше была необыкновенно мягкой и нежной, которую хотелось ласкать и гладить до бесконечности, стала сухой и вялой. Живот, хотя и не жирный, теперь выпирал вперед, члены утратили гибкость и мускулистость. Теперь внешне Роберту было не сравниться даже с нашим новым конюшим Крисом Блаунтом, прекрасным, как юный Адонис.
Конечно, эти дурные мысли посещали меня по большей части по причине одолевавших меня уныния и тоски, но я никак не могла от них освободиться. Я просила у Господа подсказать мне путь из той пучины отчаянья, в которой я оказалась, и с течением времени благодаря некоторым событиям мне удалось вернуться к себе прежней.
Постепенно и Роберт восстановил свое душевное равновесие, но наша общая потеря — смерть маленького Денби — глубоко ранила наши души, и эта рана так никогда и не затянулась до конца.
В частности, Роберта вернула к жизни работа над одним замыслом, который был ему очень по душе и над воплощением которого он трудился многие годы.
Когда-то давно в битве при Сен-Кантене, в которой Роберт сражался бок о бок со своими братьями Генри и Амброзом, на его глазах Генри убило ядром. Эта ужасная смерть произвела на моего мужа столь сильное впечатление, что с тех пор его живо волновала судьба старых солдат, особенно тех, кто получил ранения и увечья и больше не мог служить. Эти люди нуждались в уходе и лечении, а поскольку отец Елизаветы распорядился закрыть монастыри с их больницами и домами призрения, то старым воякам деваться было некуда. Посему Роберт решил на свои деньги построить госпиталь для солдат в Уорике[168]. Работы шли медленно, ибо у Роберта не было возможности надзирать за ними из-за занятости при дворе. Теперь он пожелал, чтобы строительство было закончено как можно скорее, и к тому времени, как наступила зима, его приказ был исполнен.
Восемьдесят пожилых людей, в том числе и те, кто воевали еще под началом короля Генриха VIII во Франции в 40-х годах нашего века, поселились в Уорике. Они получали уход и лечение из рук искусных докторов и аптекарей. Роберт посвятил госпиталь своему покойному брату, о чем свидетельствовал мемориальный надвратный камень. Надпись на нем гласила:
«Моему любимому брату Генри Дадли, чья доблесть была доказана на поле брани и память о котором будет жить вечно. Пусть те, кто несли службу, получат заботу по чести и заслугам их».
Я посчитала строительство госпиталя прекрасным начинанием и прямо сказала об этом Роберту. О затратах и расходах я даже не упоминала. Мой муж всю жизнь тратил деньги без счета, сколько бы их у него не было. Для того чтобы воздвигнуть здание госпиталя и обеспечить дальнейшее безбедное существование его обитателей, он занял денег под залог наших земель. Как мы будем возвращать этот долг? Я сомневалась, что мы сможем это сделать, особенно теперь, когда у наших ворот постоянно стояли ростовщики. Хотя каким-то чудом Роберту и его банкирам пока удавалось удовлетворять их требования… Мой муж никогда не говорил со мной о денежных делах, а я научилась не спрашивать.
Когда Роберт заявил, что отправляется в Лондон, дабы присутствовать при казни неудавшегося убийцы королевы, я поняла, что дни скорби для него миновали и он вернулся к жизни.
— Они казнят злодея из Уэльса, — объявил он. — А я намереваюсь быть там и посмотреть на это собственными глазами. Знаешь, Летти, оказывается, Папа Римский самолично пообещал щедро заплатить этому человеку, если он убьет нашу королеву! И еще даровал ему отпущение грехов — в глазах католиков, ясное дело.
«Да свершится правосудие!» — воскликнула я и полностью поддержала его желание отправиться в Лондон. Он сказал, что на казни будут присутствовать все члены Договора об ассоциации — в сборе и во всеоружии. Это будет предостережением для тех тайных католиков, которые еще есть в Англии и надеются свергнуть нашу королеву, запретить англиканскую церковь и посадить на трон католическую кузину Елизаветы, королеву Шотландии Марию Стюарт, в чьих жилах течет кровь Тюдоров.
Роберт уехал с большим отрядом солдат, а я провожала его. Я глядела ему вслед и видела, как дождь заливает дорогу, превращая ее в болото под копытами лошадей. Он должен был вернуться ко двору, несмотря на разговоры об отставке, и я знала это. И потом, когда в его отсутствие в Уонстед прибыл гонец с указом от Елизаветы, назначающим его Главнокомандующим королевскими войсками, противостоящими в голландских провинциях армиям Испании, я знала, что мой муж, конечно же, примет это назначение.
Глава 38
Роберт в самом прекрасном настроении отбывал в Слюйс на борту своего флагмана. Королева запретила мне провожать его, но я этот запрет нарушила: мы с ним в последний раз обнялись и поцеловались на пристани, и он поднялся по сходням на баркас, увозивший его на его корабль «Триумф Альбиона».
Я в изобилии снабдила своего мужа новыми полотняными рубахами и черными шелковыми ночными колпаками, чтобы он не простудил уши в холодную погоду. Была у Роберта и походная ванна, несколько дюжин мягких купальных полотенец и даже зеркало. На борту нашлось место и для нового открытого экипажа, в котором он собирался объезжать войска после победы.
В день отъезда он облачился в цвета Дадли: плащ, камзол и штаны из синего и пурпурного бархата с алым подбоем, на голове лихо сидит высокая черная шляпа с синими и пурпурными перьями, надушенные перчатки отделаны черным шелком и золотом. Как же величественно и внушительно смотрелся он на палубе своего корабля, откуда помахал мне рукой, а цветные стяги гордо реяли на мачте над его головой, и большие судовые кулеврины дали в его честь салют, взорвавший тихий утренний воздух.
Последовали новые приветственные крики зрителей, когда от пристани отчалила барка королевы, которая должна была доставить Ее Величество на «Триумф Альбиона», чтобы Елизавета и лорд Дадли могли вместе проделать первую часть пути вниз по Темзе до Кентербери. Я видела, как он приветствовал свою повелительницу на борту флагмана и вручил подарок: сине-пурпурные подвязки, отделанные золотом. Еще раньше в Уонстеде он показал мне их и заявил:
