радовался Фладд. – Никогда больше я не буду смотреть на драгун как на неуклюжих химер, не имеющих отношения ни к одному роду войск – нет, я обниму их и назову братьями!
Мы не потеряли ни одного человека, хотя несколько получили ранения. Немного придя в себя, я повел драгун по затопленной дороге к перекрестку, где нас поджидали лорд Уттербак и капитан Фрер. Я вернул Фреру его людей, и он назвал всех нас героями.
– Ты не ранен? – спросил у меня Уттербак.
Мое внимание занимало такое количество вопросов, что подумать про собственное благополучие даже в голову не пришло, но после недолгой проверки я сделал вывод об отсутствии у себя серьезных ран.
Однако я почувствовал острую боль в левом плече, когда попытался шевельнуть рукой, а собственное лицо показалось мне каким-то чужим, словно некто сшил куски плоти, которые прежде не имели ничего общего.
– Кажется, я в порядке, милорд, – доложил я.
– У тебя кровоточит лицо, – сказал Уттербак. Я осторожно коснулся лица пальцами в перчатке, и она окрасилась алым. – Вот возьми, – сказал Уттербак, любезно протягивая мне платок.
Я вытер лицо.
– Теперь ты выглядишь как старый солдат, – добавил Уттербак. – Лицо в крови и со следами пороха, в помятых доспехах и шлеме.
Объяснение, что мое лицо пострадало от кустарника, а не от врага, прозвучало бы по-детски. Теперь, когда лихорадка боя прошла, я стал чувствовать себя побитым. Все тело болело. Капитан Фрер дотронулся до моей кирасы.
– Тебе следует обратиться к оружейному мастеру, чтобы он выправил твои доспехи, – сказал он.
Взглянув на вмятину, я понял, что деформированный металл доспеха давит на мое левое плечо и затрудняет движения. Я посмотрел на лорда Уттербака.
– Вы можете отпустить меня ненадолго, милорд? – спросил я.
– Пройдет некоторое время, прежде чем сражение возобновится, – вмешался Фрер. – Он может идти.
Лорд Уттербак дал мне разрешение, я тяжело взобрался в седло и поехал в дальний угол нашего лагеря, где оружейники и кузнецы установили наковальни. Я с радостью освободился от тяжелой кирасы, а также куртки из бычьей кожи и камзола и остался в рубашке с короткими рукавами, давая возможность горному ветру высушить липкий пот, пропитавший льняное белье. Оружейники открыли бочку с крепким ячменным пивом и угостили меня. Дожидаясь, пока они закончат работу, я умудрился выпить три пинты, но в тот момент испытывал столь сильный душевный подъем, что не почувствовал опьянения.
Починка доспехов не заняла много времени, и вскоре я с неохотой опять влез в камзол и кожаную куртку, позволив оружейникам облачить себя в доспехи. Затем я отправился в лагерь лорда Уттербака, к каменным хижинам, где быстро перекусил гусиным паштетом с черствым хлебом, жалея, что у меня нет возможности запить их ячменным пивом.
Все это время пушки продолжали стрелять. Я сумел разгромить и обезвредить только две из пяти вражеских батарей, остальные продолжали дуэль с пушкарями Липтона, хотя им наверняка немного не хватало людей после наших рейдов. Мне ведь не удалось повредить ни пушки, ни другое снаряжение врага, так что, едва только мы отступили, к ним вернулись пушкари.
Вскоре все пять батарей заработали вновь, впрочем, стреляли далеко не все пушки из тех расчетов, которые я атаковал, да и огонь они вели очень редкий. Липтону удалось меткими попаданиями вывести из строя пару вражеских орудий, но их пушкарей перевели к другим орудиям, и батареи продолжали вести огонь.
Насмешки наших бойцов над врагами продолжали нестись из-за кустарника, и дула нескольких пушек мятежников были опущены специально для стрельбы по изгороди.
Наконец я подъехал к лорду Уттербаку, полагая, что мог ему понадобиться. Он посмотрел на меня.
– Боюсь, нас скоро подвергнут обстрелу, – сказал он.
– Люди на дороге будут в безопасности, но я полагаю, что может пострадать пехота.
– Да, и меня это беспокоит, – кивнул командующий.
Его опасения тут же подтвердились – одна из вражеских батарей дала залп, и я увидел, как ядро обрушилось на одну из рот Белла, стоявшую на левом фланге: во все стороны полетели тела и пики. Мне эти потери показались совершенно бессмысленными, и я повернулся к Уттербаку.
– Зачем им стоять и гибнуть от вражеского огня без всякой цели? Почему они не могут лечь?
Лорда удивил мой вопрос.
– Так не принято, – ответил он. – Сердца наших солдат наполняет мужество, когда они видят врага.
– Сейчас они стоят за кустарником и ничего не видят. Однако прекрасно понимают, что их убивает то, с чем они никак не могут бороться.
Лорд Уттербак немного подумал, а потом взмахнул рукой:
– Люди могут лечь.
Я поочередно подъехал к каждому из трех полков и передал приказ командира. Не все подчинились сразу – многие хотели стоять и видеть опасность, бросая вызов врагу. Но очередной выстрел заставил их пересмотреть эту точку зрения, и все полки улеглись на землю. Кроме того, я приказал оркестрам играть, чтобы солдаты не думали о возможной гибели, а знаменосцам, которые не могли лечь, предложил ходить по полю, чтобы неподвижностью не облегчать врагу задачу.
Убедившись, что приказ выполнен, я подъехал к батарее Липтона, откуда открывался превосходный вид на все поле, и обнаружил там только капитана с несколькими пушкарями, которые спокойно заряжали пушки одну за другой и направляли их в поле.
– Это позволит выиграть несколько минут, когда мы вернемся, – сказал Липтон.
– А ты практичный человек, – заметил я.
– Конечно, как и ты. Я видел в подзорную трубу, как ты вел обе атаки. Отличная работа, ты спас многих из моих людей.
– Не стоит благодарности, – с улыбкой ответил я. – «Камень, ножницы, бумага».
Он устало рассмеялся:
– До сих пор никто меня не слушал, не говоря уже о том, чтобы извлечь пользу из моих бредней.
Я оглядел поле: пушки стреляли и тут же скрывались за клубами собственного дыма, ядра летали над полем, выше человеческого роста.
– Если ты поможешь нам выбраться из этой переделки живыми, – сказал я, – то получишь еще одну бутылку кларета.
Артиллерия мятежников продолжала обстрел, ядра пробивали кустарник, но по большей части бесцельно улетали в никуда над головами солдат. Изгородь страдала, но крови практически не пролилось.
В клубах дыма я заметил движение, вытащил свою картонную подзорную трубу и увидел, что поддерживавшую артиллерию конницу отвели назад, а ее место занимали плотные пехотные шеренги. Очевидно, те же самые части, которые атаковали нас в прошлый раз.
Полдень уже миновал, когда пушки смолкли – не все сразу, одна за другой, пока не расстреляли все заряды. Наступила тишина, в которой пехота двинулась вперед, смешав строй, чтобы обойти
