силой, борьба за Восток не закончится никогда – так было, когда Катон сменил Сципиона в Испании и прошел по всей стране, подчиняя ее огнем и кровью. Нам потребовались десятилетия, чтобы вернуть власть над Испанией. Здесь то же самое: если сжечь Митилену, слава Митридата как освободителя, в противоположность Риму, только вырастет. Если же обойтись с поверженной Митиленой великодушно, другие города Востока могут перейти на нашу сторону и тем самым ослабить понтийского царя… при меньшем числе сражений и убитых легионеров.
Лукулл склонил голову.
– Возможно, твои слова… – начал он, но не стал озвучивать все свои мысли, переведя разговор в другое русло. – Испания сейчас охвачена бунтом, – заметил он, имея в виду восстание во главе с Серторием и прочими популярами, укрывшимися там.
– Это не восстание иберов, – возразил Цезарь. – Нынешние события в Испании, это… – он тщательно подбирал слова, – продолжение незавершенного противостояния между популярами, требующими преобразований, и оптиматами, решительно настроенными против новшеств. Какие уж там иберы.
Лукулл снова кивнул.
– Возможно, ты прав, – согласился он, – но есть еще кое-что: моим людям нужны золото и женщины. Как ты собираешься решить эту проблему, не грабя и не поджигая город и не поимев их дочерей, жен и рабынь? Или ты предлагаешь мне после стольких месяцев осады оставить солдат без вожделенной добычи? Не получится ли так, что мне покорятся восточные города, зато мое собственное войско будет против меня?
Цезарь повернулся к Феофану. Тот понял и мигом вступил в разговор:
– Я соберу в Митилене огромное количество золота и серебра и передам проквестору, чтобы он распределил их между своими солдатами. А женщин для римлян можно купить у киликийских пиратов. Грабить не придется. Золото и серебро сами потекут вам в руки. Женщины прибудут через несколько дней. Легионеры останутся довольны.
– Никаких грабежей и поджогов, – повторил Лукулл так, будто сам в это не верил. – Слухи о нашем великодушии облетят весь Восток и помогут ослабить Митридата.
Проквестор говорил сам с собой, приводя в порядок собственные мысли. Затем кивнул.
– Ладно, будь что будет, – согласился он и, взглянув на вождя местной знати, объявил окончательное решение: – Завтра мне понадобится много золота и серебра, чтобы раздать все это моим воинам. Деньги успокоят их на несколько дней, но женщин надо завезти как можно скорее.
– Все будет сделано так, как мы договариваемся, проквестор! – воскликнул Феофан недоверчиво и радостно.
Его город был на грани сожжения, женщин собирались изнасиловать, а его самого – казнить. И вдруг все изменилось. Они разорятся, отдав свое золото и серебро римлянам и потратив то немногое, что останется, на покупку рабынь у киликийских пиратов, но все это со временем можно восполнить, и они непременно восполнят. А вот от грабежей, пожара, смертей и множественных изнасилований не оправятся целые поколения.
Феофан поклонился пропретору и проквестору, повернулся, внимательно посмотрел на молодого трибуна, неожиданно вставшего на его защиту, и вышел из палатки.
Цезарь знал, что этот человек, Феофан, запомнит его лицо навсегда. Только время покажет, к лучшему это или к худшему, если когда-нибудь пути их снова пересекутся.
Лукулл посмотрел на раба, и тот наполнил его кубок вином.
– Ты вызвал меня, проквестор, – начал Цезарь, – и, вероятнее всего, не ради переговоров с предводителем митиленской знати. Причина в другом.
– Верно, – подтвердил Лукулл, – только, пожалуйста, расслабься. Битва окончена, и споры о том, поджигать город или не поджигать, тоже остались позади, – приветливо продолжил он, сидя на удобной кафедре и потягивая вино.
Чем больше он размышлял о словах Цезаря, тем больше ему нравился этот новый образ действий после взятия Митилены. Однако отважного трибуна и, судя по всему, проницательного переговорщика он действительно вызвал по другому поводу. Теперь Лукулл понимал, что юноша в самом деле сумел уговорить царя Вифинии предоставить римскому флоту корабли, не потакая его плотским желаниям. Учитывая его ораторское мастерство, это казалось Лукуллу вполне возможным.
На столе стояло еще несколько кубков и блюдо с красными фруктами.
– Выпей с нами, – предложил Цезарю Лукулл.
Цезарь задумался, но все-таки сохранить свою жизнь ему хотелось больше, чем угодить Лукуллу.
– Я… устал, проквестор, – неожиданно ответил он. – Предпочитаю не пить.
Лукулл нахмурился.
На самом деле начальник не предлагает, а приказывает.
Терм в изумлении воззрился на молодого трибуна. Он начинал верить легендам о нем: в то, что Цезарь отказался развестись со своей женой по велению Суллы, бежал из Рима и несколько месяцев скрывался, пока не подхватил болотную лихорадку в глубинной местности Италии.
Лукулл поднес ладони к губам, отнял их и продолжил, как бы не заметив дерзости Цезаря:
– Ты храбро сражался. Ты не следовал моему замыслу в точности. Ты изменил его без спроса, но итог превзошел все ожидания. Главная цель – сдача города – достигнута. Кроме того, ты спас жизнь начальнику, этому твоему другу-трибуну… как его имя?
– Лабиен, Тит Лабиен, проквестор, – ответил Цезарь.
– Верно, Лабиен, – повторил Лукулл. – Все это, несомненно, делает тебя достойным военной награды. Ты повел себя мужественно и спас жизнь другого начальника во время боя, а значит, заслужил гражданский венок. Эту награду я тебе и вручу.
Цезарь молчал, погрузившись в свои мысли. Обещание награды от человека, которого Сулла – он был уверен – послал, чтобы предать его смерти, сбивало с толку. Он прямо заявил, что необходимо воздержаться от поджога Митилены, но сделал это для общего блага Рима и его провинции, а не потому, что доверял Лукуллу.
Терм тоже ничего не понимал. Он не видел смысла награждать того, кого Сулла приказал убить.
– Ты странный человек, Гай Юлий Цезарь, – продолжал проквестор. – Ты будто бы равнодушен к награде, пренебрегаешь приглашением вышестоящего выпить с ним вина, перебиваешь меня, когда я обсуждаю условия сдачи, и даже вмешиваешься, чтобы их изменить, говоря мудро и красноречиво, не опасаясь наказания за дерзость. Ты, прямо скажу… необычен. Согласишься ли ты хотя бы попробовать эти красные ягоды, лежащие на моем столе? Я привез их из Керасоса. Полагаю, на римских рынках они пользовались бы спросом. Когда соберемся назад в Рим, я доставлю на одном из кораблей несколько деревьев в больших горшках. Почему бы тебе не попробовать их и не сказать, нравятся ли они тебе? Я хочу знать твое мнение. Мне кажется, у тебя хорошее чутье: только оно могло подсказать, что следует штурмовать митиленские ворота вместо того, чтобы биться с фалангой Анаксагора. Ты прозорлив и удачлив.
Цезарь посмотрел на блюдо с красными ягодами, но не прикоснулся к ним. Он стоял неподвижно, потупив взор. Второй по счету отказ был не лучшим выбором,
