удивлялись и радовались, а как вошли в закрытое помещение — смутились, и стало грустно. Припав к его груди, Лидия начала жаловаться. Про распад своего "жалкого бизнеса" она рассказывала с юмором, про болезнь и смерть тетки с ожесточением, а потом вдруг стала нежно плакать, при этом улыбалась и говорила, что непременно его спасет. Она толковала о свободе и цене этой свободы — драгоценностях в потертом кисете. Вначале Фридман отказывался понимать, какой–такой клад, какое к шуту, грязное наследство? А когда наконец понял, категорически отказалась принимать помощь из мягких Лидиных рук.
— Вот ведь гадость какая!
— И я говорю, — с готовностью поддакнула Лидия. — Эти камни надо отмыть, как теперь говорят. А где же их отмывать, как не у твоих бандитов?
— Я не могу принять от тебя такую жертву.
— Какая же это жертва, Клим?
— С наследством, если обратить его в деньги, ты могла бы начать новое дело.
— Какое? Эти драгоценности обитают под чертовым знаком. На них разве что личный маленький ГУЛАГ с бараками и колючей проволокой можно организовать. Такой вот личный бизнес.
Даже из вежливости Фридман не хохотнул, а продолжал с мрачным видом твердить, что он один ответственен за свои ошибки и отвечать за них тоже намерен один.
Фридман лукавил. Не в теткиных драгоценностях было дело. Просто они появились не ко времени. Он решил начать новую жизнь. Этот год в деревне многому его научил. От бандитов можно откупиться и другим способом (жизнь подскажет), но это при условии, что они его найдут. А пока… кишка тонка. Фридман решил остаться в деревне навсегда. Фермерствовать в этом благом месте — что может быть лучше? Московскую квартиру как сдавал, так и будет сдавать, это даст некоторой доход, на первых порах он необходим. Взять землю в аренду сейчас не проблема. Он разведет всякую живность: кур, гусей, овец, кроликов и пчел. На это уйдет года два, не менее, он видел, как это делается. Опыт Родиона Романовича, как говорится, в его распоряжении. Трудно, да… но он никогда не боялся трудностей. Просто удивительно, что он этого уже не сделал. Словно ждал чего‑то, и именно приезд Лидии перевел его замысел из области мечты в практическую плоскость — хоть завтра беги в сельсовет… или как там у них теперь это называется.
Конечно, он отдавал себе отчет в том, что Лидия вряд ли согласится жить в деревне, она городская, а потому, как фонтан — эгоистка. Бескорыстно предложенный теткин кисет говорил об обратном, но сейчас об этом думать не хотелось. И тем более не хотелось что‑либо объяснять. Да, первое время он очень тосковал без Лидии. Ее письма из Москвы были живительны. Но время — лучший лекарь. Уже весной он поймал себя на том, что пишет про любовь, скорее, по инерции, чем тоскуя.
К этому времени в голове уже пульсировала некая мысль, как бы предвестие, а если хотите, тезис, что по Гегелю есть исходная ступень диалектического развития. Мысль эта была столь расплывчата, что до времени не хотелось облекать ее в слова. Так только — дуновение… Она касалась учительницы на пенсии, вдовы со странным именем Павла Сергеевна. У нее было справное хозяйство, очень прямая спина и ярко–синие бусы на теплой, всегда вспотевшей от неустанной работы шее. Никаких таких слов меж ними сказано не было, Фридман только ходил к ней за газетами, пару раз яиц у нее купил. Но деревня не город, здесь все на виду, и баба Настя не единый раз говорила: подрули к Павле, все знают, что она на тебя глаз положила. Фридман только посмеивался про себя, но мечта о фермерстве и красивой жизни на природе оформлялась, принимала четкие очертания и даже дарила подробности.
Намедни он к Павле ходил картошки купить.
— Так не созрела еще, Клим Леонидович. Я вчера копнула — горох.
— Я на молодую и не рассчитывал. Я старую картошку прошу.
Пошли в погреб, что стоял через дорогу в саду. Он сказал : "Давай я полезу вниз". А Павла: "Нет, я сама. Картошка вся скукожилась и ростками оплелась. Очистить надо". — " Так я и очищу". — " Не найдете вы там ничего. Слева там для поросенка мелочь отложена, а крупная у меня рогожей прикрыта". Такой вот состоялся трепетный разговор. Кончилось дело тем, что в погреб полезли оба, он первый, Павла за ним. А потом она стала на лестнице юбку руками поддерживать, и с крутой лестницы прямо ему в руки упала. Тело крепкое, ладное, влажная шея блестит. За ведро картошки деньги брать отказалась категорически…
А тут вдруг он должен на какие‑то сомнительные драгоценности купить себе призрачную свободу и уехать в ненавистный город, опять искать работу, получать за нее копейки… Нет, и еще раз нет!
Утром опять вернулись к этой же теме. Лидия была необычайно деловой и четкой.
— Сейчас разговор не о том, согласен ты или не согласен отдавать бандитам теткины драгоценности. Главное — найти тех, с кем мы должны расплатиться. (Конечно, Фридмана тронуло это — "мы"). А одна я не найду. Искать негодяев надо вместе. Я приехала за тобой. Завтра же мы поедем в Москву.
— Нет!
И тогда она сказала про Дашу. У Лидии хватило ума не произнести слово "пропала". Она просто сказала, что Даша не живет в Приговом переулке, что она уволилась с работы, и где сейчас обитает — неизвестно. Фридман не поверил, он был уверен, что в Москве все как‑нибудь само собой объясниться, а тут вдруг появились новые вопросы.
Лидия вернулась в комнату, не удержалась, провела пальцем по пыльному экрану телевизора, хотела сесть, но передумала, стул тоже был пыльным. Дашину комнату она уже ненавидела.
— Шурика нет ни дома, ни на работе. Слушай, поедем ко мне. Я не могу здесь звонить, соседи шмыгают мимо и прислушиваются. У всех ушки на макушке. Поедем ко мне и оттуда позвоним.
— Сейчас, поедем…
Сказал, чтоб отвязалась, а сам продолжал топтаться в комнате, словно ждал, что мебель, щербатые чашки в шкафу, старые, стянутые аптекарской резинкой счета и засохшая корка в хлебнице сообщат ему что‑то важное, что он найдет зернышко в шелухе и мусоре. И нашел‑таки. Сдвинул хлебницу с места и обнаружил паспорт. Его оставила на столе перед отъездом за границу Варя, Даша сунула паспорт под хлебницу и забыла о его существовании.
Представьте теперь потрясение Фридмана, когда он
