Я сама себя не видела, — согласилась Даша. — А когда увидела… омерзительная картина. И теперь не знаю, как жить дальше. А мне никто не звонил?
— Было, было… Полозов с готовностью рассказал про заграницу и неведомого Петлицу, который жаждет немедленного общения.
— А чего Петлице надо?
— Это он вам сам скажет. Телефон на обоях написан.
— Да знаю я его телефон.
— Он так и говорил. На стене написан рабочий. И велел непременно, сразу же…
— Ну до утра‑то он подождет. Плевать мне на Петлицу… Дело в том…
Знай Полозов, как важны все подробности, все случайно оброненные Дашей фразы, он бы не только запомнил все в точности, но и в дневник занес, была у него такая привычка — переводить услышанное в буквы. Но в ту ночь ему и в голову ничего подобного не пришло, и все Дашины слова он воспринял не более чем метафору сильно пьяного человека. Да и как прикажете понимать фразу о том, что она живет чужой жизнью. А все мы как живем? И еще… она все время бежит, и не может остановиться, ей негде приткнуться, потому что она украла имя… или у нее украли. Все эти излияния он отнес за счет хмеля, который внешне почти исчез, но в мозгу продолжал свою разрушительную работу. Поэтому Полозов беззаботно завалился спать, а когда утром встал, Даши уже не было. И ушла она не в магазин, не на минутку, а как бы навсегда.
5
Вслед за Полозовым рассказ продолжила Сима. Ей нравился Фридман, нравилось выражение его лица, сосредоточенное и одновременно доброжелательное, как бы подбадривающее — я вижу, ты убога и горбата, но именно поэтому и верю каждому твоему слову, и прощаю в твоем рассказе не относящиеся к делу подробности. Счастливые люди эгоистичны и беспечны, они слишком много думают о самих себе, а убогий человек всматривается в мир внимательно, потому что откуда еще черпать силы для жизни?
Да, именно так, на будильнике было семь с небольшим, как раз по НТВ шла передача про убийства, криминал, одним словом, она ее каждое утро смотрит, когда садится за машинку. Это зимой позволяешь себе понежиться, потому что темно и глаза болят за строчкой следить, а летом — главная работа, можно хоть по двадцать часов шить. Правда, новое сейчас мало шьют, новое теперь в магазинах покупают, потому что ткань продают по такой цене, что простой человек не подступится. А перешивать много несут — то юбку обузить, то платье приталить — худеют люди, такая жизнь.
— Ну дальше, дальше, — с разражением всунулась женщина, миловидная, одежда неперешитая, а новенький импортный трикотаж.
— Я пошла на кухню за молоком для кошки. Моя комната рядом с телефоном, очень удобно, когда заказчики звонят. Вышла я с блюдцем, смотрю — Дашенька набирает номер.
— А почему вы думаете, что она звонила именно к Петлице, — опять перебила Симу женщина.
— Так она по стене пальцем водила. Там, где его телефон записан. Там этих цифр целый забор. Я прошла на кухню, иду назад с молоком, а она кричит в трубку: " Вы откуда знаете? Объясните все толком!" С раздражением кричит, знаете так — с надрывом. Потом трубку повесила и чуть не плачет.
— Она вам не объяснила причину своих слез? — вежливо спросил Фридман.
— Да она не плакала, а только была как бы на пределе. Спрашивать я ничего не стала, позвала к себе чай пить. А она говорит: " Нет, спасибо. Я очень тороплюсь".
На женщину Сима старалась не смотреть. Эта Лидия Кондратьевна, также, как Фридман, вслушивалась в каждое слово очень внимательно, но в выражении ее лица было что‑то лишнее, не подходящее к ситуации. Про актеров в таких случаях говорят, что они "неубедительны". Откуда было Симе понять, что для Лидии Кондратьевны весь этот рассказ был сущей пыткой. Фридман не знал, что Петлица был носителем только отрицательной информации, Лидия поберегла нервы жениха и о подвигах своего племянника нечего не рассказала. Что случилось на этот раз?
— И это все?
— Это все, — согласилась Сима, — если что вспомню, потом расскажу, — добавила она, явно цитируя увиденный по телевизору детектив, и Лидии захотелось, тоже цитатно, объявить — "все свободны!", но Фридман опередил:
— Спасибо вам большое. Я надеюсь, что у Даши все благополучно. Просто мы разминулись.
Полозов, Мария и Сима дружно поднялись и вышли.
— Чем скорее мы отсюда уедем, тем лучше, — сказала Лидия. — Эта комната не внушает мне доверия.
— Я должен позвонить Петлице.
— Я сама позвоню.
Он не возражал. Лидия ушла в коридор, и Фридман порадовался возможности остаться один на один с Дашиным жильем. Он все пытался уловить, почувствовать недавнее присутствия здесь дочери. Почти год, Боже мой, почти год прошел… По утрам она смотрела на этот вяз, потом всовывала ноги в розовые тапки, ах, как беспомощно они сейчас смотрятся подле дивана, и бежала занимать очередь в ванную, чтобы почистить зубы. Часы стоят. Они показывают не время, а миг, когда дом умер. Бедный фикус почти засох, но ствол еще зеленый. Фридман пощупал землю в кадке — влажная. Перед уходом Даша вспомнила, что цветок нужно полить. Значит, ничего страшного не произошло. Когда люди бегут от настоящей опасности, они забывают подливать воду в фикусы.
Он прошелся по комнате, заглянул в шкаф, на плечиках аккуратно висели незнакомые ему наряды. Дашка стала модницей, подумал он, и чем‑то эта мысль была ему неприятна. Никто из соседей не говорил прямо, но намеков было хоть отбавляй: норковый жакет… куда‑то исчезла, потом явилась неизвестно откуда — пьяная. Дорогие мои, нравственные качества моей дочери не обсуждаются. Все ваши намеки говорят только о том, что у нее появились некие трудности. И с чего это вдруг Даше звонит Лидин племянник и дает распоряжения? Цепкий юноша, деловой, неприятный… Что в нем Дашка нашла? В следующий момент Фридман выкинул племянника из головы, сознавшись, что пустил мысли по этому безопасному руслу потому только, что до дрожи в коленках боялся за Дашку.
Он не хотел ехать в Москву, о чем и заявил Лидии. Действия одного ряда — ворваться, вломиться, вклиниться, это когда в мягкую сочность арбуза — топором. Именно таким был ее неожиданный приезд — и сладко, и ни к месту. Пока по деревне шли —
