– Ты будто бездушная статуя. Почему ты совсем не злишься? Я всегда настороженно относился к девятому брату и даже не мог представить, что восьмой вдруг сам прибежит к царственному брату и в подробностях поведает ему о ваших отношениях, при этом ни слова не сказав о том, что вы расстались. Даже если восьмой ненавидит царственного брата, ему следовало подумать о тебе.
– Он поступил так лишь для того, чтобы вынудить Его Величество отказаться от меня и помочь мне покинуть дворец, – помолчав, ответила я. – То, что он ранил Его Величество, было лишь побочным эффектом. Восьмой господин старался вовсе не ради этого.
На лице тринадцатого отразилось замешательство.
– Похоже, я все-таки не ошибся в нем, – со вздохом произнес он.
Повозка остановилась. Один из сопровождавших стражников негромко сказал:
– Господин, пора возвращаться.
Тринадцатый господин не шелохнулся.
– Как бы далеко ты меня ни провожал, время прощаться все равно наступит, – выдавила улыбку я.
Тринадцатый господин горько усмехнулся и покачал головой.
– Раньше я смеялся над всхлипывающими девушками, а теперь сам понимаю, как тяжело расставаться.
Выпрыгнув из повозки, он протянул мне руку, помогая сойти. Снаружи уже давно ждала Чэнхуань. Увидев меня, она тут же подбежала и стиснула меня в объятиях.
– Чэнхуань, трижды поклонись тетушке, – велел тринадцатый.
Девочка тут же опустилась на колени и отвесила мне три поклона, каждый раз касаясь лбом земли.
Я села на колени рядом с Чэнхуань и крепко обняла ее.
– Помни все, о чем тебе говорила тетушка, – произнесла я. – Будь почтительна с отцом и царственным дядюшкой, слушайся императрицу и супругу Си, дружи с четвертым принцем.
Чэнхуань кивнула. Наклонившись к ее уху, я шепотом добавила:
– Не забывай каждый год в двадцать второй день двенадцатого месяца поминать кое-кого поклоном и подношениями. Только никто, кроме царственного дядюшки, не должен знать об этом.
В глазах Чэнхуань блестели слезы, но она лишь кивала, закусив губу.
Выпустив ее из объятий, я с улыбкой сказала тринадцатому господину:
– Возвращайтесь!
Тринадцатый кивнул, но даже не тронулся с места. Душа наполнилась горечью. Я крепко обняла его со словами:
– Давай попрощаемся сейчас, продолжая дорожить друг другом.
– «Взойдут на будущий год ароматные травы, но любоваться будем мы порознь, друг»[96], - проговорил тринадцатый господин, изо всех сил стиснув меня в объятиях в ответ.
– «Когда меж морями нам кто-то душевно близок, у края ли неба, и то он как будто рядом»[97], - ответила я.
Тринадцатый тяжело вздохнул и сказал:
– В путь!
Я с улыбкой кивнула и, напоследок еще раз обняв Чэнхуань, забралась обратно в повозку. Едва опустилась занавеска, как по щекам одна за другой покатились слезы. Цяохуэй не издала ни звука, лишь молча передала мне платок. Повозка медленно двинулась вперед. Было слышно лишь, как Чэнхуань, плача навзрыд, кричала:
– Тетушка, приезжай навестить Чэнхуань! Тетушка, приезжай навестить Чэнхуань…
Не в силах больше сдерживаться, я рухнула в объятия Цяохуэй и разрыдалась у нее на груди самым позорным образом.
Мы ехали очень долго и прибыли в Цзунхуа только к вечеру. Когда мы уже подъезжали к поместью четырнадцатого господина, Цяохуэй достала откуда-то огромное красное покрывало и дала мне.
– Зачем это? – со смешком спросила я.
– Как зачем? – удивилась Цяохуэй. – Чтобы надеть, ведь вы невеста! Для чего же еще?
Я вернула ей покрывало со словами:
– Мы всего лишь изгнанницы, которых выдворили из Запретного города, и мы просто ищем убежища. Нас двоих сопровождают лишь несколько стражников, а четырнадцатый господин, считай, находится в заключении. К чему затевать все эти церемонии?
– Но для вас, барышня, это великий день, – сердито возразила Цяохуэй. – Как же можно даже не надеть покрывало?
Я, хихикая, смотрела на нее, не замечая покрывала, что она вновь протянула мне. Не успела повозка остановиться, а мы уже услышали доносящиеся снаружи звуки музыки. Изумленная, я отодвинула занавеску и выглянула в щель. Ворота поместья были украшены фонарями и флагами, и за ними происходила веселая суматоха.
Издав горький смешок, я опустила занавеску.
– Не зря вы с четырнадцатым господином с детства были столь близки, – проговорила довольная Цяохуэй.
С тяжелым вздохом я взяла у нее покрывало и накинула себе на голову. Цяохуэй как раз помогала мне поправить его, когда кто-то отодвинул занавеску, собираясь помочь мне сойти.
Не поднимая глаз от носков своих туфель, я позволила вести себя вперед. Странным было то, что не было никаких приветственных церемоний, меня провели прямиком в дом. Когда мы с Цяохуэй остались одни, я рывком сняла покрывало и принялась оглядываться по сторонам.
– Его можно снимать лишь после прихода четырнадцатого господина! – взволнованно проговорила Цяохуэй.
Я бросила на нее косой взгляд и, жестом велев замолчать, произнесла:
– Тебе не кажется странным? В поместье что-то празднуют, но не похоже, что свадьбу.
– Вот и я удивляюсь, – скорчив гримасу, отозвалась Цяохуэй. – Почему не четырнадцатый господин ввел вас в дом? И вообще, мы еще и тени его не видели. А ведь я только что его так хвалила!
Легок на помине, четырнадцатый господин рассмеялся за дверью:
– И за что же ты меня хвалила?
Цяохуэй засуетилась, пытаясь вновь набросить на меня покрывало, но я не давала ей этого сделать. Толкнув створку, четырнадцатый вошел в комнату, и Цяохуэй была вынуждена поспешно поприветствовать его. Он бросил взгляд на красное покрывало в руках Цяохуэй и с улыбкой посмотрел на меня.
Я поприветствовала четырнадцатого господина, и он спросил:
– Устала с дороги?
Я покачала головой. Взяв за руку, он усадил меня и, улыбнувшись, перевел взгляд на Цяохуэй:
– Ты так и не ответила. За что же ты меня хвалила?
Я вытаращилась на нее, подавая ей знаки молчать, но Цяохуэй только губы надула в ответ и, глядя в пол, сказала:
