в сицилийских и италийских городах. Он имел пять процентов с продаж, и это давало ему хороший доход. Впрочем, он никогда не забывал о том, кто он, и в любой момент готов был к самому худшему. Судя по всему, этот момент настал.
Нужно отдать должное благоразумию Геренния, так как он, взвесив все pro et contra, решил оставить усадьбу, хотя и с тайной надеждой когда-нибудь вернуться обратно. Собрав на сходку всех обитателей виллы, он сообщил им о грозящей опасности и объявил, что решил перебраться в область одного из городов на адриатическом берегу. По его словам, он уже давно взял там в аренду участок земли, на котором всем им придется добывать жизненные средства в поте лица своего.
– Но это лучше, чем попасть в лапы преторских следователей и под пытками отвечать на их дурацкие вопросы, – говорил он. – На «Дельфине» места хватит всем. А там будет видно. Придет время, когда утихнет весь этот шум, и мы еще, может быть, вернемся сюда.
– Как прикажешь, Геренний, – с покорным видом высказался Марций Монтан.
– Нам ли тебе давать советы. Поступай, как считаешь нужным, – со вздохом произнес Гераклеон. Он, как и Геренний, тоже всей душой был привязан к имению.
Рабы и их сожительницы продемонстрировали верность своему господину. Объяви он их свободными, они впали бы в уныние и скорбь. Свобода означала бы для них горькую нужду, бродяжничество, жалкое существование. Они привыкли к своему справедливому и милостивому господину.
Только Ювентина, а с нею Леена и Акте отказались от путешествия в Италию, решив остаться в Убежище. Ювентина объяснила Гереннию, что боится потерять связь с Сиртом и своим мужем. Поэтому она решила дождаться Сирта, который должен был появиться со дня на день, и вместе с ним решить, что делать дальше.
Из крипты рабы вынесли и погрузили на корабль всю серебряную утварь и самые дорогие ковры. Четырех верховых лошадей и трех мулов Геренний тоже не хотел оставлять. Он поручил их двум рабам, с тем чтобы они своим ходом пригнали их на продажу в Тавромений, где этот товар пользовался хорошим спросом. Сам он рассчитывал прибыть туда на «Дельфине» за два морских перехода.
Утром следующего дня на борт «Дельфина» поднялись все обитатели Убежища, кроме Ювентины, Леены и Акте, которые спустились на берег бухты, чтобы проводить корабль.
Старик Геренний испустил тяжкий вздох и обронил слезу, прощаясь с полюбившимися ему берегами.
Ветер был попутный. Выйдя из бухты, «Дельфин» распустил парус и взял курс на север…
* * *
Похищение пиратами зятя и дочери Марка Антония очень скоро стало достоянием гласности, а сами они, особенно претор, стали предметом насмешек их недоброжелателей в Риме.
Хотя Антоний постарался сохранить случившееся в тайне, слух об этом скоро распространился в Мизенах и особенно в Байях, где весной и летом собирался весь цвет римской аристократии, после чего быстро докатился до Рима. По этому поводу на первой же плебейской сходке народные трибуны потратили немало слов уничтожающей критики в адрес Антония и затеваемой им морской экспедиции. В народе говорили, что пленение пиратами дочери самого претора является дурным предзнаменованием и не предвещает участникам похода ничего хорошего.
Марк Скавр Младший одновременно с освобождением из пиратского плена получил из рук Гратидия пространное послание от тестя, в котором тот сурово порицал его за сумасбродство, едва не погубившее один из лучших боевых кораблей Мизенского флота, и составил специально для него длинный перечень его обязанностей, ко всему добавив множество наставлений нравоучительного характера. Скавр отослал Антонию покаянное письмо, просил ничего не сообщать отцу о своем проступке и обещал впредь служить с образцовым рвением.
Антония и Эмилия больше слышать не хотели о продолжении путешествия. Но в Мессане им пришлось задержаться дольше, чем они рассчитывали. Они просили Скавра немедленно отвезти их под охраной боевых кораблей в Байи, но Скавр повел себя с поистине мужской твердостью, заявив, что не желает больше ставить под угрозу свою репутацию, и так уже сильно подмоченную в угоду женским капризам. Он заявил, что сначала выполнит боевой приказ Гратидия, а потом уж позаботится об их переправе в Италию и Рим.
Обеим путешественницам пришлось смириться. Они согласились остаться в Мессане и дожидаться там возвращения Скавра.
На следующий день после того, как Гратидий отправился по своим делам в Сиракузы, Скавр вывел из мессанской гавани шесть легких кораблей, двинувшись с ними на юг вдоль восточного берега острова. Корабли с хорошей скоростью в первый же день преодолели расстояние в шестьдесят миль. Незадолго до заката эскадра была на подходе к Катане. Во время плавания на побережье не было замечено ничего подозрительного. Корабли шли мимо безлюдных берегов, которые хорошо просматривались до подножий ближайших холмов. Только на значительном удалении от моря разбросаны были небольшие виллы и расчищенные под огороды участки земли.
Скавру этот поиск каких-либо обжитых мест на побережье начинал казаться пустой затеей.
Командир передового дикрота, на котором находился Скавр, заинтересовал его бухтой Улисса, рассказав ему, что именно здесь когда-то высадился на сицилийский берег знаменитый герой Троянской войны.
– Обычно моряки не заходят в нее, потому что отсюда до гавани Катаны всего около трех миль, – добавил наварх.
– Зато неплохая стоянка для кораблей пиратов, – заметил стоявший рядом центурион.
– В самом деле, – оживившись, сказал Скавр. – За этим высоким берегом вполне может оказаться какое-нибудь пиратское гнездо.
По его приказу сигнальщики на дикроте замахали флажками, приказывая остальным кораблям убрать паруса и присоединиться к передовому дикроту, повернувшему к бухте.
Дикрот вошел в бухту и пристал носом к песчаному берегу. Гребцы втянули на палубу свои весла. Находившиеся на корабле пятнадцать легионеров сошли на берег и стали подниматься вверх по малозаметной тропинке, извивавшейся между скал.
Глазам Скавра, взобравшегося следом за ними на край обрыва, предстала утопавшая в зелени виноградников усадьба. Каменная ограда ее была невысокой, но подступиться к ней мешали густо разросшиеся кусты розмарина. С моря усадьбу не было видно, потому что находилась она в глубокой долине…
Скавр приказал солдатам сорвать с петель запертую изнутри калитку, так как на стук никто не отозвался. Когда калитка рухнула, вперед пошли легионеры, держа наготове оружие.
В запущенном саду, через который шли солдаты, было тихо. Только когда сквозь густую листву деревьев солдаты увидели большой усадебный дом, до их слуха донесся далекий, но отчетливый женский голос:
– Поторопись, Сирт! Они уже здесь. Ты ничем нам не сможешь помочь. Передай Мемнону, что все мы надеемся на него!..
Вскоре солдаты услышали быстро удалявшийся конский топот.
– Кто-то удрал от нас! – крикнул шедший впереди центурион и бегом кинулся мимо усадебного дома по убитой щебнем тропинке в самую глубину сада. Четверо солдат побежали вслед за ним.
– Обыщите всю виллу, – приказал Скавр солдатам.
У входа в дом, под навесом, стояли, держа друг друга за руки, две молоденькие девушки. Они молча смотрели на приближавшихся к ним вооруженных людей. В глазах их были беспокойство и страх.
– Вот так красотки! – воскликнул один из солдат.
– Ни дать ни взять Талия и Евфросина, две из трех очаровательных граций! – весело подхватил другой.
– Но если они и в самом деле грации, значит, где-то поблизости от нас прячется их сестренка Аглая, – добавил третий солдат, оглядываясь вокруг.
В это время подошел Скавр и сразу узнал обеих девушек: одна из них была рабыней нерулонского аргентария, а вторую он запомнил как подружку Веттии, таскавшую за волосы его жену во время памятной драки в «пещере циклопов».
– А-а, – насмешливо протянул Скавр, окинув быстрым взглядом лица и обрисованные легкой тканью хитонов юные прелести обеих девушек. – Злющая кошка, под стать своей хозяйке! – игривым тоном обратился он к Леене. – Только где же она? Куда подевалась Веттия?.. Чего молчишь?
– Она не может говорить, господин, – сдавленным от волнения голосом сказала Акте.
– Не может? – с недоумением переспросил Скавр.
– Она немая.
В это время из глубины сада показался запыхавшийся центурион.
