ЭПИЛОГ
История меняется в зависимости от того, кто ее рассказывает. И существует много способов рассказать об очень долгой жизни такой королевы, как Брунгильда, жизни, вместившей столько противоречивых событий.
Ее царствование можно описать как правление образованной женщины, которая старалась сохранить римские ценности и в конечном счете пала жертвой окружающего варварства. Брунгильда в самом деле принадлежала к некой западной элите, смело пытавшейся спасти от умирающей цивилизации то, что еще было возможно. Благодаря ей и ее окружению авторитет государства, принцип справедливого налогообложения, античные принципы государственной службы, всеобщий характер писаного права и классическая литература пережили вторую молодость. Поэт Венанций Фортунат был одновременно очевидцем и порождением этого imitatio imperii, возведенного в ранг политической программы. Он имел все основания славить Брунгильду как самую римскую из варварских монархинь.
Однако королева франков была еще и женщиной, лишенной любых ностальгических чувств. В VI в., полном опасностей, овдовевшая иностранная принцесса не осталась бы в политической жизни надолго, если бы не умела приспосабливаться к менявшейся среде. Так, приверженность принципу государственности не мешала ей собирать группировку «верных» людей, а желание сохранить всеобщее налогообложение сочеталось у нее с умением сформировать домениальную вотчину. Даже в судопроизводстве строгое применение законов подменялось третейским судом и посредничеством, и если некоторых магнатов сломили, по отношению к другим королевская власть шла на неслыханные компромиссы. В результате монархиня, описанная Григорием Турским, предстает прежде всего ловким политиком, отличающимся удивительной гибкостью и прагматизмом.
А вот папе Григорию Великому казалось, что он находит в Брунгильде черты мечтательницы. В любом случае он полагал, что переписывается с женщиной, способной разделить его мечты о будущей Европе. Заблуждался ли он? В конце VI в. франки начали в духовном отношении отдаляться от империи, чарующей, но хищной, и сближаться с апостолическим престолом, признавая его новым арбитром европейской игры. Кроме того, миссии в Англию и церковная реформа в Галлии были предприятиями опасными, но Брунгильда с энтузиазмом участвовала в них, хотя знала, что результатов можно дожидаться всю жизнь. Впрочем, деятельность политика надо оценивать с дальней дистанции, и нельзя не признать, что королева, как правило, обладала великолепной интуицией: ее инициативы по большей части способствовали укреплению средневекового христианства.
Брунгильду можно также представить облаченной в пурпур некой незавершенной империи или озаренной огнями зарождающегося средневековья. Но ее царствование можно живописать и более мрачными красками, и это будет не менее правомерным. От ее имени, а иногда и по ее приказу территорию Галлии не раз опустошали войны, притом что ее сборщики по-прежнему требовали подати, ставшие для населения невыносимыми; если Герману Парижскому или Григорию Турскому удалось добиться послабления для своих городов, сколько других в этом не преуспели? И церковная политика имела теневую сторону: разве намерения ирландского монашества были менее искренними, чем у римских реформаторов, когда Брунгильда решила его обезглавить? Крестьянам Италии, которых истребляли только потому, что надо было найти занятие для франкской армии, васконам и другим независимым народам, земли которых включили в состав меровингского королевства силой, Эгидию и его друзьям, назначенным на роли предателей в интересах австразийской Realpolitik, и многим другим противникам, изгнанным, казненным, убитым или покончившим с собой, история тоже представлялась совсем в ином свете. И написанию этой истории способствовала та же Брунгильда. Фредегар и агиографы VII в. при всей их пристрастности сохраняли память о реальных трагедиях.
Однако биографию монархини нельзя сводить к истории ее королевства. Пусть даже Брунгильду почти пятьдесят лет воспринимали как королеву франков, родилась она вестготской принцессой. Она была наследницей такого неоднозначного человека, как ее отец Атанагильд, король, который сначала обеспечил византийцам победу на Западе, а потом стал их самым заклятым врагом. А как расценивать влияние ее матери, о которой источники вспоминают столь часто? Гоисвинта в свое время высоко ценила власть. Четыре десятка лет она передавала королевскую легитимность сменявшим друг друга мужьям, устраивала для потомков браки по всей Европе и вела дипломатические переговоры на равных с мужчинами. Но, чтобы удержаться у власти, она также сеяла раздор между Леовигильдом и его старшим сыном Герменегильдом, а потом между своим пасынком Реккаредом и епископом Толедским. Может быть, от такой матери Брунгильда и усвоила правила жестокой игры, где почти не было места сантиментам.
Но была ли королева франков только политиком? Родившись арианкой, она стала настоящей католичкой; благочестивый характер ее круга чтения и почитание ею святого Мартина представляются бесспорными. Что касается церковных заведений в Отёне, основанных с большим размахом, они не просто отвечали потребностям в престиже: эти творения старости скорей были последней авантюрой женщины, которая пыталась обрести спасение души после долгой жизни, посвященной выживанию тела. Или это было не более чем иным выражением единственного пристрастия — к власти? Ведь эсхатологическая цель, которую предложил Брунгильде Григорий Великий, состояла в том, чтобы «воцариться в вечной жизни, как [ныне] среди людей». Всю жизнь Брунгильда копила сокровища, прибегала к политическому милосердию и расширяла сферу влияния. Перед лицом смерти она приняла те же меры. Собирая реликвии, по-христиански прощая врагов и добиваясь, чтобы за нее вечно молились клирики и святые, она приобретала средства, чтобы получить доступ в рай во славе.
Однако можно ли упрекнуть Брунгильду за то, что она всегда домогалась власти? В римско-варварском обществе единственным местом, позволявшим обрести реальную безопасность, была семейная ячейка. А ведь настоящего домашнего очага у Брунгильды никогда не было. Еще подростком ей пришлось покинуть родных и отправиться в неизвестную страну. А Меровинги несомненно были не самыми приветливыми свойственниками — убийцы поочередно прикончили сначала ее сестру, а потом двух мужей. Ведя борьбу за регентство, Брунгильда не смогла также удержать при себе детей или сохранить им жизнь. Она написала после того, как Ингунда умерла в плену: «Я истерзана смертью своего ребенка [de morte geniti сrucior]». Может быть, в этом следует видеть угрызения совести, которые испытала мать, обрекшая дочь на судьбу, сравнимую с собственной. Даже когда с приходом невестки Файлевбы в конце 580-х гг. у Брунгильды появилась настоящая семья, ей пришлось согласиться на отъезд внуков в Суассон и в Эльзас, где им предстояло сыграть свои роли. Счастливые времена для нее настали только в конце 600-х гг., когда королева оказалась в окружении правнуков; и то этот период был омрачен столкновением между Теодорихом II и Теодобертом II, которое вскоре перешло в братоубийство. Короче говоря, поскольку у Брунгильды не было семьи, которая бы ее защищала, то она нуждалась во власти. А чтобы добиться этой власти и сохранить ее, она должна была жертвовать тем слабым подобием семьи, которым обладала.
