в., а может быть, и несколько раньше оказались у римских границ1471. Переселение, зачастую сопровождавшееся столкновениями с различными племенами, а затем многочисленные контакты с Римом, как военные, так и мирные, привели к значительным изменениям в готском обществе. Военная добыча, в том числе относительно большое количество пленных, обращаемых в рабов, знакомство с более высокими по качеству и внешнему виду римскими изделиями, торговля с римским миром — все это усиливало имущественную и социальную дифференциацию готского общества. Уже в самом начале готского пребывания в Северном Причерноморье в их среде отмечены не только короли (reges), но и «меньшие люди» (mediocres), а также «благороднейшие и благоразумнейшие мужи» (nobilissimi prudentioresque viri), из числа которых выходили жрецы (lord. Get. 71-72)1472. Последнее, вероятно, может говорить о выделении знати, как светской, так и жреческой. Тацит (Germ. 7) пишет, что германцы выбирают королей из знати (ex nobilitate). У готов, по-видимому, королевская власть уже отделилась от знати. Эти процессы, с одной стороны, усилили готов, а с другой — увеличили их агрессивность. Готы стали наиболее опасными, но не единственными врагами Рима на Нижнем Дунае. Зачастую они выступали в союзе с другими племенами и целыми племенными кон федерация м и.
Во-вторых, как тоже уже говорилось выше, произошли значительные изменения у восточных границ Империи. Место одряхлевшего Парфянского царства заняла молодая и полня сил и амбиций Персидская (или Новоперсидская) держава Сасанидов. Сасаниды не скрывали своих претензий на восстановление былой мощи Ахеме-нидов и соответственно на отвоевание территорий, которые когда-то
подчинялись монархам этой династии. Римские императоры еще долго по традиции воспринимали персов как своих старых воагов — парфян и победы над ними называли Парфянскими, но на деле они очень скоро поняли всю опасность, какую представляет новое государство.
В течение долгого времени — от смерти Августа до начала правления Марка Аврелия — римская армия, как уже упоминалось, воевала мало. Но затем войн стало даже слишком много. Еще важнее было, однако, не само количество войн, а зачастую их одновременность. После завоевательных войн республики римляне редко вели крупные военные кампании одновременно на нескольких фронтах. После перехода к оборонительной стратегии в конце правления Августа (после катастрофы в Тевтобургском лесу) такого, пожалуй, и не было. В III в. такое же случалось неоднократно. Однако армия, особенно после реформы Севера, была не приспособлена к быстрому и одновременному реагированию на различных театрах военных действий. Численность римской армии была не очень большой. Ее боевые силы насчитывали приблизительно 300 тысяч воинов1473. Однако римская армия обладала великолепной организацией, а прекрасная дорожная инфраструктура позволяла в случае необходимости перебрасывать армии, отдельные легионы либо их вексилляции (и группы, составленные из вексилляций разных легионов) в нужное место, создавая там необходимый перевес сил. Важно было лишь то, чтобы римляне оказались сильнее врага именно в данном месте и в данное время. Но одновременные нападения врагов лишали их этого преимущества, а сами враги стали иными —более сильными и более организованными. Это резко ослабляло обороноспособность Римской империи, и один уже этот факт наносил определенный ущерб императору как носителю империя, верховному главнокомандующему1474. Можно говорить, что внешнеполитическая роль армии резко возросла, но полностью справиться с этой ролью армия была не в состоянии.
Зато ее роль во внутренней жизни стала решающей. Как говорилось выше, интересы солдат все более связывались с конкретной воинской частью и конкретным войском. Отсутствие легитимной династийности давало возможность отдельным генералам использовать это обстоятельство в своих честолюбивых целях. Время придворных заговоров, дворцовых переворотов и активных действий преторианской гвардии
уходило в прошлое. Политическое противостояние все больше проявлялось в открытых гражданских войнах. Последним случаем, когда судьбу трона решили преторианцы, было свержение i lymieiia и Бальбина и провозглашение Гордиана 111. Правда, именно преторианцы убили Филиппа Младшего, признав императором Деция. Но э го произошло уже тогда, когда армия Филиппа Старшего была разгромлена, а сам он убит. В этих условиях убийство преторианцами юного Филиппа явилось не государственным переворотом, какие случались ранее, а констатацией свершившегося факта. Роль префекта претория, который был уже не столько командиром преторианской гвардии, сколько фактическим заместителем принцепса, еще сохранялась. Опираясь на эту должность, реальную власть приобрел Тимеситей, и она же послужила трамплином для захвата трона Филиппом. Но затем и этот пост потерял политическое значение. Ни один из последующих префектов претория власть не захватил. Лишь Викторин в Галлии, как кажется, какое-то время разделял фактическую власть с императором Постумом. Исключением можно было бы считать Кара, но он выступал не столько как командир преторианцев (хотя значение этой его должности и подчеркивает Аврелий Виктор), сколько как командующий войсками на западе Империи, и императором его провозгласили солдаты полевых войск, а не преторианцы.
Такой рост значения армии повлиял и на самих воинов. Они почувствовали себя не столько солдатами Империи, сколько вершителями ее судеб. Это привело к упадку воинской дисциплины, на что жалуются все авторы, писавшие о событиях IH в. В свое время Ап-пиан (Ь. с. V, 13), описывая гражданские войны конца республики, писал: «По необходимости постоянно обусловливалась прочность положения зависимостью одной из них от другой: вождям нужно было, чтобы власть их поддерживалась войском, войску — чтобы существовала власть для закрепления того, что они себе забрали»1475. С очень небольшими поправками эта характеристика взаимозависимости армии и ее командующих (как самого императора, так и отдельных генералов, включая узурпаторов) приложима и к политической ситуации 235-285 гг. В результате солдаты стали действовать исключительно в своих интересах, поддерживая императора либо собственного командира лишь в той степени, в какой считали это для себя полезным и, главное, выгодным.
Стала совершенно ясна взаимосвязь между гражданскими и внешними войнами. Вовлечение армии во внутренние дела Империи
не только отвлекало ее от решения оборонительных задач, но и зачастую полностью (или почти) оголяло границы, что в огромной степени облегчало как германские, так и персидские вторжения. Порой и сами претенденты на трон или на власть в какой-либо части Империи способствовали таким вторжениям. Победы же над внешними врагами зачастую «конвертировались» удачливыми генералами в политическую власть. Иногда сами солдаты провозглашали своего победоносного командира императором, а иногда это делали сами генералы, а их войско в надежде на такой же успех в гражданской войне и вытекающие из этого успеха материальные выгоды активно своего полководца поддерживало. Порой воины стремились получить какие-то выгоды уже сразу после мятежа. А с другой стороны, императоры пытались не допустить возникновения опасной ситуации. Важнейшим, что в таком положении и императоры, и претенденты могли предложить армии, были деньги. Официальное жалование
