Книга Дневник - Генри Хопоу

компанию со мной. Да и сам я далеко не Бред Пит. Мое лицо — скорее рыло, которое в потемках едва ли отличишь от грецкого ореха или от гнилого апельсина. У меня и ноги-то гниют. Желудок сгнил давно. Мысли путаются. Вечером, нажравшись этого пойла, я мечтаю завязать к следующему утру, а утром уже попрошайничаю на еще один флакон. В основном не получается, поэтому и приходится скидываться, составлять компанию беззубым уродинам, берущим в рот мою висюху. Не о таких мымрах я мечтал. Не к такой жизни я шел. Я должен был стать директором какой-нибудь фирмочки, на худой конец — бухгалтером, а не бомжом, живущим на объедках этого жлоба в золотых цепях, Рубина.

Ты убил его, это я знаю. Ты убил и Марину. Я видел рыдающих родственников, когда ее выносили из подъезда. А еще, мне кажется, я видел и Илью. И с друзьями, и без, когда он тоже скитался, бомжевал. Знаешь, у бомжей вроде меня много времени для наблюдений, особенно когда нет пойла.

Теперь я хочу, чтобы ты убил меня, бомжа, у которого из недвижимости только больные ноги да еще

КОГДА В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ

ТЫ ВИДЕЛ ИЛЬЮ?

В прошлом году, по весне.

РОДИОН, БУДЬ ДОБР

ВЫБРОСЬ МЕНЯ И ПОСТАРАЙСЯ НЕ СДЕЛАТЬ ЭТО ТАК

КАК ТЕ ДВЕ ОМЕБЫ ДО ТЕБЯ

Тогда ты исполнишь мое желание? Ты убьешь меня?

НЕТ

НЕ БУДУ ТРАТИТЬ СИЛЫ

ТЫ И ТАК СКОРО УМРЕШЬ

ТЕБЕ НЕМНОГО ОСТАЛОСЬ

Спасибо на добром слове.

Здравствуйте.

ТЫ ЖЕ НЕ БУДЕШЬ ПРОСИТЬ О ТОМ ЖЕ

О ЧЕМ ПРОСИЛ РОДИОН?

Мне что ли тоже немного осталось?

НЕТ

Стало быть, не буду.

Познакомимся?

ИЛЬЯ ЗВАЛ МЕНЯ ПРОФЕССОРОМ

Мне нравится это имя. Профессор, стало быть.

Рассказать о себе?

НЕ ОБЯЗАТЕЛЬНО

Я ЗНАЮ О ТЕБЕ ВСЕ, ГЕНРИ

НО ЕСЛИ ХОЧЕШЬ ПОДРУЖИТЬСЯ

ЕСЛИ НЕ БОИШЬСЯ МЕНЯ

ВАЛЯЙ

Я не верю в эту писанину.

ВОТ И ПРАВИЛЬНО, ГЕНРИ

Ты называешь меня по имени, но Генри, хоть и мое, но не настоящее имя. Его мне дали еще в детстве — как прозвище что ли, — и оно прилипло навсегда. По паспорту, утерянному в далеком две тыщи восьмом, я — Хопов Гена, девяносто первого года отроду. Думаю, теперь об этом ужо мало кто знает. Теперь мало кто помнит Генку из седьмого дома. Теперь кто со мной контактирует, знает только Генри со свалки. «Привет, Генри. Как дела, Генри. Есь чо нового, Генри?» и все в таком духе. Да и общается со мной только свалочный персонал да бомжи, которым я иной раз позволяю выносить ценные, на их взгляд, вещички да обглоданную охранниками просрочку из продуктовых. Я и сам своего рода охранник. Внештатный.

Впервые на свалке я побывал еще ребенком. Сейчас она зовется по-умному — полигон ТБО, — но для меня ее название неизменно.

Мне было лет девять-десять, и моим друзьям столько же. Мы катались на велосипедах, и кто-то предложил съездить в Канавки, поглазеть на мусорные горы и на тракторы. Кажись, предложил это Вадик, у его родителей тогда в Канавках был сад.

Тогда на свалке не было охраны, не было даже заборов — только лес да заросли травы, мешающие первооткрывателям вроде нас познавать тайные места. Тогда свалка была минимум в десять разов меньше нынешнего полигона ТБО, но все равно была раздольем для ребят, ковыляющих по ее развалинам.

Там было все. Абсолютно все: мебель, одежа, бытовая техника, книги. Бывшие хозяева, наверняка, сочли те вещи дряхлым хламом, для меня же если не все, то многое было сокровищем. Пока мои друзья просто глазели по сторонам да прикалывались, надевая драные шубы, сражаясь в поединках на обломках лыжных палок, бросаясь дырявыми сапогами и играя на гитарах без струн, я выискивал что-нибудь самое дорогое, сокровенное, самое ценное, что мог взять с собой, на память, потому как все безделушки со свалки не поместились бы в два моих единственных кармана красных шорт. Конечно, я мог воспользоваться багажником своей «Камы», да вот беда: на нем мне еще предстояло везти обратно Димона. У Димона не было велика, а у Вадика, Пахана и Коли — были… У них не было багажников. На свалку они, так сказать, приехали налегке. Впрочем, они и багажники-то сняли лишь бы не катать Димона.

Возможно, будь у меня больше времени, если бы не разгневанный тракторист, орущий на нас благим матом громче рева гусеничного трактора (кажется, Т-150, сейчас и не вспомнить), я бы убежал к велосипеду, что валялся у леса, близ дороги, не с размотанной аудиокассетой и трубкой от стационарного телефона, а с чем-нибудь другим. Я бы точно нашел что-то суперкрутое.

За привезенный с помойки хлам родители меня отлупили. Хламом уже был забит отцовский гараж. Раньше все тянули все, что не приколочено — авось, пригодится.

Телефонная трубка не пригодилась и вечером того же дня отправилась в мусорный контейнер, потом — на свалку, где я ее снова нашел. Будь она сделана из той же пластмассы, что неваляшка или теннисный шарик, мы бы сделали из нее дымовуху, но увы. Аудиокассете повезло больше: скотчем я склеил ленту и смотал обратно, а корпус протер влажной тряпочкой. Утром, ни на что не надеясь, вставил ее в магнитофон, и каково же было мое удивление, когда я услышал вполне себе песни. Юрий Хой пел, что в этот день ему исполнилось тридцать лет. После этой песни на той кассете я навсегда полюбил и стал фанатом исчезнувшей группы. С тех пор я мечтал вновь побывать на свалке. Мечтал на ней работать.

Годы шли, я подрастал вместе с ними. Прилежно учился, чтобы получить аттестат без троек. Не забывал посещать свалку два-три раза в неделю, затирая до дыр кассеты «Сектора Газа», найденные все там же. Это касалось и кассетного плеера «Волкман», и наушников «Сони», и всего-всего, что вообще было у меня дома из техники. Я все чинил сам, а что не мог, отдавал на ремонт Пашке, он ходил в станцию юных техников и, собственно, разбирался в технике, как я — в завалах мусора.

По окончании школы я пошел в армию: осенний призыв две тыщи восьмого. Повезло: служил всего год. Ничему правда не научился там.

После армии я первым делом отправился не домой, а на свалку. Хотел получить работу. Любую работу, дабы не бить своим ртом по карману родителей — спасибо экономическому кризису две тыщи восьмого. Работу я тогда не получил. Не получил ее и до