знал, только то, что она была дочерью торговца в книжном магазине недалеко от академии. За эти годы лавку уже продали, пришлось поднимать архив мэрии, чтобы узнать фамилию прежних владельцев, а потом ехать в нужное отделение в поисках документов. Все было так обстряпано, что в деле о самоубийстве, которое быстро закрыли после проверки, даже не было указано его Мэтью Лероя — оно было вымарано черной краской из всех показаний свидетелей, чтобы не портить репутацию молодому магу.
Чем больше я вчитывался в материалы дела, тем меньше верил в то, что девушка могла уйти из жизни по своей воле. По показаниям ее родственников, в тот день Элизабет была дома одна, она не очень хорошо себя чувствовала, и матери пришлось подменить ее в лавке. Младшая сестра была в школе, отец, как всегда, поехал за товаром.
Нашла труп как раз младшая сестра, вернувшись из школы. Ей было пятнадцать, но она многое рассказала о своих подозрениях следователю, обвинив в случившемся семью жениха сестры.
«Элизабет не стала бы себя убивать, она не была, конечно, счастлива, но и о смерти не думала. Этот гад-студент ее с ума сводил: то клялся в любви и обещал жениться, то говорил, что свадьбы не будет, пропадал, игнорировал и запрещал себе писать. А потом опять появлялся, на колени падал. И так несколько раз, отец даже запретил его на порог лавки пускать, а мама все надеялась, что у них все же сладится.
Сестра, конечно, страдала после его исчезновений, но с каждым разом все меньше. Да и куда ей страдать-то, она же о ребенке думать должна была! Да, она была беременна. Лерой сперва этому обрадовался, на руках носил, жениться обещал, а потом отказался. Мама поплакала, конечно, отец побушевал, но в целом порешили, что и неплохо все — ребеночек-то мог от мага одаренным родиться. С одаренным-то мальчонкой всяко замуж возьмут. А если и нет, не такие уж мы бедняки, выучили бы в академии, польза была бы.
Не горевала она об этом гаде, забыла совсем! Не могла сама повеситься!»
Горькая история сопровождена была и магографиями не очень хорошего качества, но вместе со словесными описаниями картина была понятна. Девушку обнаружили на заднем дворе родительского дома. Там на ветке старого мощного дуба висели простые качели из двух веревок с перекладиной между ними. По показаниям сестры обе дочери книготорговца любили там качаться. По предположениям следствия несчастная залезла на качели ногами, завязала на одной из веревок петлю, просунула в нее голову и шагнула в пропасть.
Я нахмурился, пересмотрел фотографии и описания. Никакой другой опоры для ног найдено не было: ни пенька, ни стула. Петля была завязана на высоте, превышающей рост девушки с вытянутыми вверх руками. У следователя была версия, что она завязывала петлю, стоя на качелях ногами, но это же физически невозможно — пришлось бы подтягивать саму себя вверх! И по фото видно, что из-за петли перекладина качелей стала висеть криво. Держаться за одну веревку, подтягиваясь, и завязывать одновременно другую? Бред. Да еще и беременная такой акробатикой не стала бы заниматься. Скорее вероятно, что кто-то в пылу ссоры воспользовался тем орудием преступления, которое оказалось под рукой.
Следователь даже заподозрил убийство, он опросил соседей, но те показали, что никаких мужчин на улице в этот день замечены не были. Отдельно полицейский уточнил про отца девушки и его алиби — тот точно был в другом городе, это подтверждали и его партнеры. Про несостоявшегося жениха тоже спрашивал соседей — нет, не видели никаких мужчин, утверждали они, заметили бы точно. А Лероя и вовсе местные знали в лицо и уверяли, что узнали бы, все соседки сплетничали о судьбе Элизабет. Но ведь он артефактор, он мог собрать амулет отвода глаз или создать личину, используя за образец кого-то из местных жителей.
Так как в то время быстро раскрыть возможное убийство не удалось, вместо того, чтобы продолжать расследование, дело было закрыто. В итоговых документах написали, что девица Элизабет Мотьер порешила себя и своего нерожденного ребенка сама, не вынеся позора из-за того, что забеременела вне брака.
Глава 119
Джонатан
Я читал дело о смерти Элизабет Мотьер, пытаясь найти то, что пропустил его следователь, но, хоть для меня и было очевидно, что гибель девушки на совести Мэтью Лероя, я понимал, что к лорду Уинфреду с этим не пойдешь. Даже если действительно артефактор удушил свою любовницу, это дело обычной полиции, а не тайного сыска, это не доказывает его причастность к испытаниям незарегистрированного боевого артефакта на людях.
Я нервно постучал пальцами по столу и глянул на артефакт на запястье, но никаких сигналов с него пока не поступало, хотя времени оставалось слишком мало.
Вдруг в кабинет, не постучав, зашел военный следователь и нагло плюхнулся на стул напротив меня. Я выразительно выгнул бровь, но даже не стал возмущаться в голос, только отдернул манжету, скрывая артефакт связи, и неторопливо принялся складывать документы из старого дела — вряд ли они заинтересуют следователя, если не дергаться.
После того, как удалось расколоть главу Лиги защиты семьи, мы с помощью Глинды добыли из тайника письма ее руководителя и другие важные документы. В них было достаточно доказательств, чтобы подтвердить обвинения против многих участников и сообщников Лиги, но, к сожалению, ничего, что говорило бы о личности главного преступника. Никаких следов ауры, все тщательно зачищено магически, будто работал преступник-профессионал.
После этого военные немного разочаровались в сотрудничестве и, в достаточной мере обсмеяв меня из-за того, что как инкуб я мог втереться в доверие только к женщинам, успокоились. Большая часть их больше не появлялись в нашем офисе, только следователь Ястер, который был приставлен ко мне, иногда возвращался, проверяя, нет ли у нас новых зацепок. Но сегодня он вел себя еще более странно, чем обычно.
Я не стал себя утруждать вопросами, вместо этого принялся с особым тщанием наводить порядок на столе.
Ястер прокашлялся, прочищая горло, я продолжал игнорировать его, пока он, наконец, не разродился.
— Та женщина… можно ей вообще верить?
— Женщина? — не понял я.
— Та, что целовалась с тобой прямо посреди комнаты наблюдения, — на его лице появилось насмешливое выражение, а я помрачнел.
— Пошел вон, — сказал тихо, но внушительно.
— Я не это…
— Вышел! — рыкнул раздраженно, хотя прежде, пытаясь выполнять приказ руководства, старался держать себя в руках и не конфликтовать с «коллегами».
Ястер сжал зубы так, что желваки заиграли на его щеках,
