в Германии. Но больше всего она переживала за свою родную страну. Ей ли было не знать, какой железной рукой будет править Генрих Сицилией. Но до сегодняшней ночи Констанция не представляла, какая тонкая грань отделяет высокомерие от безумия. Имен она не помнила, но где-то читала, что были в Древнем Риме императоры, считавшие себя богами, а не смертными. Что станется с сицилийцами, если они окажутся под властью сумасшедшего?
Констанция настолько погрузилась в свои мрачные мысли, что не заметила ухода Генриха. Долгие часы до рассвета она пролежала без сна, страшась наступающего дня, и проклинала племянника, который обрек ее на ад на земле, связав узами брака с ненавистным мужем.
* * *
Как только Ричард вошел в большой зал, его обступили люди, желающие поговорить с ним. Алиенору удивил и впечатлил столь теплый прием. Ричард определенно достиг большего, чем просто обзавелся союзниками среди мятежных баронов – у него появились и друзья. Королева уже познакомилась с Адольфом фон Альтена и Конрадом фон Виттельсбахом, архиепископом Майнцским. Как сообщил ей сын, это два самых могущественных прелата Германии, и было большим облегчением узнать, что они твердо стоят на их стороне. Ее представили герцогам Брабантскому и Лимбургскому, а также Симону, семнадцатилетнему избранному епископу Льежскому. Ей было интересно, каково молодому человеку занимать место убитого кузена и стать князем церкви в столь вопиюще юном возрасте. Но времени разговаривать с ним не было, потому как толпа расступилась, давая пройти маркизу Монферратскому.
С Бонифацием Алиенора познакомилась три года назад во время случайной встречи под Лоди с Генрихом и Констанцией, и теперь маркиз приветствовал ее как старого доброго друга. Он ей нравился, потому как королева всегда питала слабость к красивым, обаятельным мужчинам. Но сейчас для нее важнее было то, что он столь же по-приятельски поздоровался и с Ричардом. Такое его обращение напрочь рассеивало всякие остатки подозрений в причастности Ричарда к убийству Конрада Монферратского. Даже прожженный циник не поверил бы, что Бонифаций стал бы обнимать английского короля, будь у него хоть малейшее сомнение в его невиновности – новый маркиз слыл человеком куда более честным, чем его покойный брат.
Бонифаций был одним из крупнейших вассалов Генриха, поэтому Алиенора осведомилась, не известны ли ему причины задержки освобождения Ричарда. Маркиз ответил, что считает их несущественными – скорее всего перенос срока связан с имперским сеймом, только что закончившимся в Вюрцбурге. Оттуда есть добрые вести, радостно сообщил он. Император согласился одобрить брак своей кузины Агнесы с ее внуком Генриком, а также обещал вернуть Генрику свою милость. Алиенора надеялась, что это станет добрым предзнаменованием для событий грядущего дня.
Ричард разговаривал с герцогом Брабантским, тоже пребывающим в неведении о причинах отсрочки, но прервал фразу на половине и предостерегающе коснулся руки матери. Алиенора напряглась, решив, что это Генрих вошел в зал. Но на пороге появился герцог Австрийский.
Леопольд поздоровался с Ричардом с любезностью почти преувеличенной, а когда тот представил его своей матери, склонился над рукой королевы в чопорном поклоне. Алиеноре хотелось залепить ему этой рукой пощечину, но вместо этого она улыбнулась – накопленный за десятилетия опыт помогал скрывать истинные чувства. Разговор не клеился: Леопольд явно чувствовал себя неуютно, и хотя Ричард держался с ним вежливо, это было так, пока ему самому угодно. Поэтому австрийский герцог предпочел как можно скорее удалиться.
– Леопольд в скверном настроении, – сказал матери Ричард, глядя ему вслед. – Он понимает, что как только начнут искать козла отпущения, им станет Австрия, а не Германия. Леопольд не только уверен, что его отлучат, но и знает, что ему придется годами, а то и десятилетиями ждать, пока Генрих передаст ему причитающуюся от выкупа долю.
Они говорили на аквитанском наречии lenga romana. Не опасаясь, что их подслушают, Алиенора спросила, кого он винит больше: Генриха или Леопольда. Ответ сына последовал так быстро, что она поняла – он уже задумывался над этим вопросом.
– Леопольд имел законные основания для обиды, теперь я это признаю. Хотя это не оправдывает его поступка. Я дал ему шанс покончить дело по справедливости, даже предлагал выкуп. Но ему не хватило духу дать отпор Генриху, поэтому он заслуживает всех тех несчастий, которые ему предстоят. Но когда дойдет до взвешивания грехов, Леопольдовы признают простительными, а вот Генриховы – смертными.
Алиенора не успела ответить, потому что к ним подошел архиепископ Зальцбургский в сопровождении улыбающегося мужчины и двух юнцов примерно одного с Отто возраста. Прелата Ричард поприветствовал любезно, но при виде его спутников выразил такую искреннюю радость, что королева удивилась, узнав, что это Хадмар фон Кюнринг, австрийский тюремщик ее сына, а также Фридрих и Лео фон Бабенберги. Следя за приязненным разговором между ними, женщина ощутила радость при мысли, что не всегда Ричарда в плену окружала враждебность. Позабавило ее и то, что сыновья герцога явно находились под обаянием легенды о Львином Сердце – едва ли Леопольд рад этому обстоятельству. Обоих мальчиков она нашла вполне симпатичными и решила написать об этой встрече Констанции, обнадежив ее тем, что Фридрих произвел на нее хорошее первое впечатление. Хотя герцогиня Бретонская ей не очень-то нравилась, Алиенора отправила на чужбину слишком много собственных дочерей, чтобы остаться совсем безразличной к переживаниям Констанции по поводу Эноры.
Атмосфера в зале была столь дружественной, что королеву убаюкало обманчивое чувство безопасности, как будто она присутствовала на каком-то обычном придворном приеме. Все изменилось с ревом труб, возвестивших о приходе императора Священной Римской империи. Как только Генрих вошел в зал, Алиенора ощутила, как в помещении заметно похолодало. Но когда Ричард вывел ее вперед, почтила Гогенштауфена улыбкой, в которой не было ни намека на ее желание видеть его истекающим кровью у ее ног на застеленном сеном полу. Император ответил ей со слегка настороженной любезностью, поскольку по встрече в Лоди уже знал ей цену. Его супруга вошла следом, и Алиенора почувствовала острый приступ жалости к Констанции д’Отвиль. При знакомстве в Лоди они угадали друг в друге родственные души: птицы с подрезанными крыльями в мире, где только мужчинам дозволяется парить. Алиенора ощущала несчастье и понимала несчастье этой женщины как немногие, потому что сама некогда прошла по тропе, на которую ныне судьба завела Констанцию. В Лоди она пряталась за толстой броней
