дождь, ветер, суровые горные зимы и нерадивые путники, бродяги да деревенские сорванцы. Решетка на звоннице была испорчена, на крыше зияло несколько дыр, прогнивший гонт под тяжестью снежных заносов ежегодно проваливался. Окна без стекол пугали пустотой. Признаки распада и запустения видны были повсюду.
Когда священник повернул ржавый ключ в замке и открыл ветхие двери, на него дохнуло затхлостью, спертым воздухом, птичьим и мышиным пометом. На потолочных балках и в углах птичьи семейства свили себе гнезда. Целое лето, пока их никто не тревожил, они как ни в чем не бывало пользовались этим помещением. Поэтому скамейка и плиты пола были покрыты толстым слоем птичьего помета. Хорошо еще, что бессовестные твари имели уважение к алтарю. Прежде это свинство убирал пономарь. А теперь, было некому. Придется примириться с тем, что есть. Ведь все равно он и парнишки останутся наедине с господом. Подумав об этом, священник легко превозмог отвращение, охватившее его в первый момент. Потом подошел к алтарю, сам постелил белую скатерку, разложил святые дары и необходимую утварь и через узкую дверь вошел в темную ризницу — надеть облачение.
Вскоре зазвонил колокол. Парнишки поочередно дергали за веревку, которая свободно болталась у дверей, и вверху, в темной клети деревянной пристройки, на грубо обитой железом крестовине трепыхался небольшой колокол, словно неуклюжая птица, которую вырвали из глубокого сна, но она еще не может стряхнуть с себя сонную одурь. Колокол звучал неровно. Звук не в силах был улететь далеко. Он всполошил лощинку, ближайшие лесистые склоны, два-три отвесных утеса и тут же, возвращаясь обратно, разбился о стены церквушки. Казалось, будто под откосом кто-то бьет по наковальне или стучит деревянной шахтерской колотушкой.
Священник слушал. Так странен был этот звук, раздававшийся в тишине осеннего утра, когда никаких других звуков не слышалось вовсе. Ощущение пустоты усилилось. Она представлялась замкнутой, неприступной котловиной, темной и скользкой, на дне которой кто-то безудержно плакал. Плач этот надрывал сердце, и оно обливалось кровью. Необходимо было напрячь всю волю, чтобы не предаться отчаянию. Удивительно, сколько чувств способен вызвать звук мертвого металла. Конечно, причиной тому в немалой степени была пустынность и запущенность края.
Священник, очнувшись, начал шепотом творить молитву: «Господи Иисусе Христе, иже рек: «Бремя мое сладко и бремя мое легко. Даждь мне силы пронести его, дабы заслужить милость твою. Аминь». И надел через голову тяжелое облачение.
Однако ему пришлось оторваться от своих занятий. Он поднял голову и чутко прислушался. Наружные двери заверещали, раздались поспешные шаги. «Кто-то очень торопится», — отметил про себя священник.
И обернувшись, увидел перед собой молодого поручика.
Без сомнения, тот шел напрямик через поля. От него пахнуло морозцем и свежей глиной. Кепень на поручике был застегнут наглухо, но это не прибавляло юнцу солидности. Тонкая шея и худое лицо выдавали его. В глазах пылала ненависть. У него не было желания умерить свое негодование. Злобно взглянув на священника и увидев на нем облачение, он рассвирепел еще больше.
— Что вы здесь вытворяете? — вырвалось у него.
Священник вздрогнул. Откуда у этого молокососа столько дерзости, чтобы так с ним обращаться? Однако старик поначалу сдержался и довольно миролюбиво ответил:
— Исполняю свой долг, пан начальник.
— Нет, это провокация! — возмутился взбешенный поручик. — Вчера вы уговорили меня покинуть деревню, а сегодня сами лезете под обстрел! Где проходят границы прихода, ваше преподобие?
— Часовня входит в мой приход, — ответил священник.
— Вы играете с огнем! — вскричал поручик.
— Это мое дело, — выразительно произнес священник.
— Не ваше, а мое, я отвечаю за этот боевой участок и не могу позволить, чтобы каждый творил тут, что ему вздумается. — Голос у поручика крепчал и звенел, как будто ему сдавило горло. — Я запрещаю вам отправлять здесь службу.
Теперь уже священник смерил поручика суровым взором, ибо для его седин это было слишком:
— Пан поручик, очевидно, у вас есть свой начальник, и он велит вам действовать так, а не иначе. Но надо мной — более высокий повелитель. Он повелевает мне сегодня отслужить службу здесь. И я это совершу, независимо от того, понравится вам или нет, — решительно закончил священнослужитель и потянулся за клобуком, давая тем понять, что дальнейший разговор ему неприятен.
Остатки румянца исчезли с лица поручика, он сжал зубы.
— Ответственность за это падет на вас одного, — прошипел он и не попрощавшись ушел.
Священник не мешкал дольше. Он взял в руки чашу и приблизился к алтарю. Как он и предполагал, в церковке никого не было. По обеим сторонам алтаря стояли, преклонив колени, только его провожатые. Люди не решились внять призыву церковного колокола в момент, когда душа заходилась от страха. Сидели по домам. Но священника это не смутило. Он никогда не приближался к алтарю только для того, чтобы покрасоваться перед людьми. Богослужение всякий раз становилось для него глубочайшим внутренним переживанием, когда он полностью отвлекался от мысли о бренном теле, чтобы тем основательнее исполнить свое назначение посредника между богом и людьми. Он знал, что тут он перед ликом творца, и потому стремился, чтобы чувства его были глубоки и чисты. А нынче потребность полного слияния с богом он ощущал особенно сильно. Ответственность, которую он взял на себя, была немалая. Он понимал, что речь теперь пойдет не об обычных переменах. Нет, мысль, которую сегодня утром подал ему пономарь, вела куда дальше. Возможно, грешно было даже лелеять ее и пробовать осуществить. Но в отчаянной тревоге об имуществе и жизни прихожан он ухватился за нее как за единственное средство, которым еще можно отвратить беду, катившуюся на деревню. На рассвете это было лишь наитие, озарившее его на миг чудным светом. Но теперь, дочитав у подножия алтаря «Конфитеор», он уяснил свой замысел до конца. Желая обратить господа против злобы, которая готова была обрушиться на этот мир, он полагал, что всевышний, даритель и заступник наивысшего добра, не допустит, чтобы в его присутствии люди бессмысленно жгли и убивали друг друга. Все зависело, по его мнению, только от того, с какой искренностью и чистотою сердца сумеет он исполнить свой замысел. В сущности, священник был рад, что он здесь один, что никто не помешает ему совершить богослужение.
Приближаясь к столику с часословом, он невзначай выглянул в окно, находившееся слева от алтаря — оттуда виднелась лужайка, зеленевшая над дорогой, и молодая поросль. И вдруг заметил за кустами несколько касок. Солдаты возились с каким-то орудием. Наверное, с пулеметом. Вся группа надежно замаскировалась молодняком, но дуло орудия сверкало и даже отсюда было хорошо различимо. Господин поручик прекрасно
