крепко держит в руках бразды правления и уверенно ведет за собой своих подданных. Голова стояла прямо на статных плечах. Большая, хорошо вылепленная, крепкая голова почтенного старца с посеребренными сединой висками и небольшой блестящей лысиной на темени. Так же, как и прежде, глядел он на белый рассвет, который занимался над промокшими садами, но дрожь уже не пробирала его. Он покойно погружался в него взглядом, как орел, что, слетая с вершин, кружит над землей, выбирая место, куда опуститься. Морщина, пересекшая его лоб, углубилась. Так бывало всегда, когда он замышлял что-либо серьезное. Поручик не шел у него из головы. Да, придется им снова сразиться. Встречи не избежать. Пожалуй, это не вполне честно с его стороны. Уступки, на которые поручик вынужден был пойти, обязывали священника действовать тактично. Быть может, он искушает дьявола, как знать? Слепо бросается навстречу опасности, от которой нет спасенья? Но господь сам пожелал быть на месте боя, а слуга божий обязан повсюду следовать за ним. У него нет причин — как у пономаря — уклоняться от своих обязанностей, нет у него ни жены, ни детей, которые удерживали бы его. Он давно оборвал в душе нити земной любви. И кухарка должна смириться. Он — ратник божий, и этим все сказано. Надо идти! Ведь, может быть, ему еще удастся отвратить от деревни беду.
Так он и поступил.
Накинув на плечи черный плащ, священник вышел в морозное утро, и у ворот обнаружил двух заспанных сорванцов с посиневшими личиками и коленками. Они жались к стене, кутаясь в свои ветхие одежонки, и стреляли по сторонам лукавыми глазенками. Как он и предполагал, мальчишки были не из приличных семейств. Те послушно сидели дома, в горницах, под отцовским надзором. Одни только пострелята, подкидыши, подзаборники могли в такое время шляться по деревне. И эти, разумеется, из таких. Он их хорошо знал. В любой среде злоба сеет зародыши язв, которые назревают и лопаются, чтобы питать наследие греха: он мог встретить их повсюду, где баловали черти. Приглядевшись получше, он наверняка узнал бы в одном воришку, давно повадившегося лазить к нему в сад за ягодами; однажды в школе он хорошенько выдрал его за уши. Иногда он наказывал их лишь укоризной. Теперь же он обратился к ним, как заботливый отец, спросив: не холодно ли?
Парнишки осклабились, обнажив свои редкие зубы. Конечно, холодно. Октябрьские утра в горах морозные. Однако холоду не так-то легко добраться до их костей. Они толстокожие. Неважно, что сейчас кожа у них посинела.
Священник больше не оборачивался. Он знал — озорники послушно следуют за ним. Никто бы не взялся отгадать, что у них на уме. Но его присутствие повергало их в трепет. Он мог рассчитывать, что под его надзором они не сбегут.
У костела скромная процессия задержалась — нужно было взять требник, святые дары, облачения и причастие. А потом не останавливаясь двинулась наверх, к Зеленому Куту: священник шагал впереди, а парнишки, нагруженные кладью и платьем, послушно плелись сзади. Из-за плетней и голых поредевших деревьев за ними следили бревенчатые избы. То там, то сям во дворе мелькала сорочка, белое оплечье, а то и поблекшее лицо припадало к оконцу, недоуменно уставившись на процессию. Да что же это, неужто пан священник лишился разума? Да куда же это годится — нынче служить заутреню в Зеленом Куте? В такие времена сам господь бог должен бы потерпеть. Священник — тоже ведь всего лишь человек. Не может он поднять больше, чем достанет сил. Так-так — согласно кивали лохматые головы, а померкшие лица бледнели пуще прежнего.
Но священник не желал их замечать. Он держался середины дороги, как искушенный кормчий, который, используя благоприятное течение, хочет вовремя достигнуть цели. Он не боялся осуждения прихожан. Он знал, что нынче всю тяжесть ответственности — и за себя и за них — он взвалил на одного себя. Либо он достигнет цели, либо падет под этим бременем. В любом случае ему держать ответ перед богом. Покамест, однако, нет оснований сомневаться и вешать голову. Подул резкий встречный ветер, развевая на висках серебристые пряди. Это подействовало освежающе на все тело, словно холодная купель. Грудь согревал мешочек с беленькими просвирами для причастия, что тоже придавало ему отваги.
За околицей он отметил замаскированное передвижение. Ближайшие откосы, холмы и межи были полны войск. Солдаты поодиночке и группами залегли в лощинах, мелькали за кустами дрока. Жерла орудий были повернуты в сторону дороги. Тяжко было проходить сквозь столь необычный строй. Однако он не смел допустить мысли, что все напряженно-внимательные взгляды направлены на него одного.
Старая церквушка находилась в маленькой долинке неподалеку от дороги, которая тут же крутыми зигзагами поднималась к перевалу. Рассказывали, будто в давние времена здесь собирались горняки перед тем, как спуститься в шахту, — действительно, в округе обнаружили несколько засыпанных штолен. Тогда маленькая церквушка, конечно, соответствовала своему назначению. Шахтерам не было надобности заходить внутрь. Да и некогда. Им достаточно было немножко постоять с обнаженными головами около церкви и принять благословение священника. Позже, когда деревня разрослась, для прихожан выстроили большой новый храм, а старый забросили.
Собственно, это была полукруглая часовенка с деревянной башенкой над входом, откуда выглядывал заржавевший язык колокола. Внутри помещались только четыре лавочки, подмостки для фисгармонии, деревянный амвон и алтарь. Стенная роспись над табернаклем некогда представляла святого Венделина в пастушеском одеянии, когда он на горе, где-то у Триери, благословляет стада. Живописец, изобразивший эту картину, скорее всего самоучка, стремился передать смысл легенды как можно нагляднее, а потому не удержался, и в одном из углов воспроизвел сцену, которая не редкость в овечьих стадах, но на стене алтаря неуместна. Однако наши предки позволяли себе всякое, и господь бог, надо полагать, им это прощал. Во времена, когда творение мастера-самородка представлялось неповторимым и завершенным, угловая сценка, пожалуй, даже не разрушала целостности картины и выглядела вполне пристойно. Но мало-помалу известка ветшала, краски поблекли, и до нас, по странной прихоти судьбы, дошел лишь тот поразительный фрагмент в углу да ореол на том месте, где когда-то была изображена голова святого. Священник, раз в году входя в алтарь, давал себе слово сколоть остатки росписи или затереть ее. Но в душе его жило некое благоговейное понимание древностей — несколько довольно больших и неповрежденных кусков стенописи уже лежало у него в ризнице, — и он рассчитывал сохранить старинные работы для какого-нибудь музея. В конце концов, совокупление — тоже великое таинство.
Наверное, церковный приход не располагал доходами, чтобы ежегодно подновлять в церквушке всё, что уничтожали время,
