Счастье, что мое знакомство с Терезой из Лизье началось со здравой книги Геона[481]. Если бы мне попалась какая-нибудь другая литература о Цветочке вроде той, что наводнила прилавки, слабая искра зарождавшейся в моей душе привязанности погасла бы сразу.
Однако стоило мне слегка познакомиться с истинным характером и духовностью св. Терезы, ее благодать привлекла меня сразу же и сильно: легко, в один прыжок я преодолел тьму препятствий и предубеждений, которые прежде мной владели.
И тут меня поджидал самый удивительный ее феномен. Она стала святой, не бежав от среднего класса, не отрекшись, не презрев или прокляв средний класс, то окружение, в котором выросла. Напротив: она оставалась верной ему в той степени, в какой можно быть ему верной, став настоящей кармелиткой. Она сохранила все, что было в ней буржуазного и, это оказалось совместимо с ее призванием: ностальгическая привязанность к милой вилле, называвшейся Les Buissonnets[482], вкус к предельно слащавым произведениям искусства, карамельным ангелочкам, пасторальным святым, играющим с такими мягкими и пушистыми ягнятками, что у людей вроде меня мороз идет по коже. Она написала множество стихотворений, которые, пусть выраженные в них чувства достойны восхищения, построены на самых посредственных и расхожих образцах.
Ей было непонятно, что кто-то может счесть все это противным или странным, не приходило в голову, что нужно от всего отказаться, возненавидеть, обличить и похоронить под грудой анафем. А она стала не просто святой, а величайшей святой Церкви за последние три столетия – даже большей, в некоторых отношениях, чем два великих реформатора ордена – св. Иоанн Креста и св. Тереза Авильская.
Это открытие, несомненно, стало одним из самых крупных и целительных поводов для смирения. Не могу сказать, что мое мнение о самодовольной буржуазности XIX века изменилось: избави Бог! Если что-то отталкивающе безобразно, оно безобразно и есть, внешние проявления этой странной культуры не стали вдруг казаться мне прекрасными. Но мне пришлось признать, что в отношении святости все это внешнее безобразие per se совершенно несущественно. И, что еще более важно, – равно как любой физический недостаток в этом мире, оно отлично может служить per accidens [483], поводом или даже вторичной причиной великого духовного блага.
Открыть нового святого – это колоссальный опыт, тем более что он совершенно непохож на открытие новой звезды киноманом. Что делать киноману со своим новым идолом? Разве что любоваться на его портрет, пока не надоест. Только и всего. Но святые не просто бездушный объект для поклонения. Они становятся нашими друзьями, отвечают на нашу дружбу взаимностью и дают безошибочные знаки своей к нам любви в той благодати, которую мы через них получаем. Поэтому теперь, когда у меня появился этот большой друг на небесах, наша дружба неизбежно начала оказывать влияние на мою жизнь.
Главное, что Тереза из Лизье могла для меня сделать – позаботиться о брате, которого я вверил ее попечению с тем большей готовностью, что теперь он, со свойственной ему внезапностью пересек границу Канады и кратко известил нас по почте, что он – в Королевском Канадском Воздушном флоте.
Не то чтобы это для кого-нибудь было полной неожиданностью. Чем ближе подходило время призыва, тем яснее становилось, что ему безразлично, в каких войсках служить, лишь бы не в пехоте. В конце концов, прямо перед призывом он отправился в Канаду и записался добровольцем в военно-воздушный флот. Поскольку Канада уже давно вступила в войну, и ее летчики довольно скоро стали участвовать в военных действиях там, где в них остро нуждались, – в Англии, сразу стало очевидно, что шансы Джона-Пола выжить в этой долгой войне очень малы. Мне кажется, он единственный не придавал этому значения. Насколько я мог заключить, он пошел в воздушный флот, полагая, что летать на бомбардировщике не опаснее, чем гонять на машине.
Теперь он находился в лагере где-то поблизости от Торонто. Он написал мне о смутной надежде, что его как фотографа, возможно, пошлют наблюдателем – фотографировать пострадавшие от бомбардировок города, составлять карты и тому подобное. Но пока он нес караульную службу на земле вдоль длинного периметра из колючей проволоки. А я послал Цветочек в караул присматривать за ним. Она хорошо делала свое дело.
Но и то, что в следующие два месяца произошло в моей собственной жизни, было отмечено ее влиянием.
В октябре я писал длинные, полные вопросов письма Баронессе, которая все еще была в Канаде – и получал столь же обстоятельные ответы, написанные со свойственным ей живым и энергичным умом. Исполненные сильной и безоговорочной поддержки, эти письма были для меня очень важны. «Двигайтесь дальше. Вы на правильном пути. Продолжайте писать. Любите Бога, больше молитесь Ему… Вы решились и отправились на поиски Его. Вы пустились в путешествие по дороге, которая приведет вас к тому, что вы продадите все и купите бесценную жемчужину».
Продать все! В сентябре меня эта мысль не особенно волновала, и я отложил ее, чтобы подождать и посмотреть, как все будет развиваться. Теперь же все сдвинулось с места.
В те дни я часто оставался в часовне под сводами из простых балок, наедине с дарохранительницей, и мной стали овладевать прежние помыслы. Теперь это было гораздо более серьезное побуждение, выражение более глубокой внутренней потребности. Это не было желанием любви, пытающейся ухватить какое-то внешнее, осязаемое благо и обладать им, не было жаждой, пусть интеллектуальной, но все же жаждой каких-то благ, которые можно увидеть, почувствовать, которыми можно наслаждаться, как-то: образ жизни, религиозный опыт, облачение, устав. Это не было мечтой видеть себя в той или иной рясе, мантии, скапулярии, молящимся так-то, или учащимся здесь, или проповедующим там-то, живущем в том или ином монастыре. Это было нечто совершенно другое.
Мне уже не нужно было получать нечто, мне необходимо было отдавать. И я чувствовал себя как тот юноша с большим имением, что пришел ко Христу, ища жизни вечной, и сказал, что соблюл все заповеди, а затем спросил: «Что еще недостает мне?» Не мне ли ответил Христос «Пойди продай что имеешь, раздай нищим и следуй за мною»?[484]
По мере того, как дни делались короче и сумрачней, а облака наливались свинцом, обещая первые снегопады, мне все больше казалось, что именно этого Он от меня ждет.
Не то чтобы у меня было большое имение. В колледже Св. Бонавентуры каждого, кто состоял в штате, называли профессором. Звание должно было компенсировать то, что мы недополучали в оплате. Жалование, которое я получал, было как раз достаточным, чтобы практиковать евангельскую бедность.
