— Тише, милая, ну же, не плачь — я постараюсь забыть ее… не плачь. — И он коснулся губами ее лба.
Милдред замолчала, а потом сказала с едва заметной горечью в голосе:
— Если бы плакала Анжела, ты не был бы так холоден, ты бы поцелуями осушил ее слезы.
Кто может сказать, какую скрытую струну чувств затронули эти слова, какие воспоминания они пробудили? Однако воздействие их на Артура было поразительным. Он вскочил, глаза его сверкали, лицо побелело от гнева.
— Сколько еще раз, — сказал он, — я должен запретить тебе упоминать при мне имя этой женщины?! Тебе доставляет удовольствие мучить меня? Будь она проклята, пусть в одиночестве съест свое пустое сердце и не найдет ни единого живого существа, которое могло бы ее утешить! Пусть она страдает так же, как заставляет страдать меня, пока ее жизнь не превратится в ад…
— Замолчи, Артур, стыдно говорить такие вещи!
Он остановился, и ночная тишина, казалось, зазвенела отголосками его измученного крика — крика, вырвавшегося из самого сердца человека, испытывающего сильную боль.
И тут на его безумные, недостойные мужчины проклятия пришел ответ. Ибо внезапно воздух вокруг них наполнился звуком его собственного имени, произнесенного с таким диким отчаянием, которое, однажды услышанное, вряд ли будет забыто; этот голос, казалось, звучал и вокруг них, и над ними, и в их собственных мозгах — и все же доносился откуда-то издалека, прилетев через пустынные морские пространства.
— Артур! Артур!
Звук, возникший из ничего, снова исчез в небытии, и лунный свет блеснул, как прежде, и вода тихонько шумела, и не было никаких признаков, указывающих на то, что этот зов прозвучал наяву. Он пришел и ушел — ужасный, необъяснимый, отчаянный — но теперь вокруг воцарилась абсолютная тишина.
Артур и Милдред в ужасе уставились друг на друга.
— Клянусь всем святым… это был голос Анжелы!
Вот и все, что Артур смог произнести…
Глава LXVI
Доктор Уильямсон был подающим надежды молодым практикующим врачом в Роксеме и, более того, врачом весьма способным, да еще и джентльменом.
В ту ночь, когда леди Беллами приняла яд, он засиделся допоздна, до самого рассвета, работая со справочниками, чтобы, насколько это возможно, изучить симптомы и найти наиболее удачную схему лечения тех случаев безумия, которые более всего напоминали безумие Анжелы Каресфут. К ней доктора Уильямсона вызвал мистер Фрейзер, и молодой доктор ушел, чрезвычайно заинтересованный с медицинской точки зрения — и очень озадаченный.
Наконец он со вздохом закрыл свои книги — ибо, как и большинство книг, хотя бы и полных обобщений, они мало что ему рассказали — и лег спать. Однако не успел он заснуть, как раздался резкий звонок в приемной, и, одевшись с быстротой, свойственной только докторам и школьникам, доктор Уильямсон спустился вниз, где его ждал перепуганный лакей: от него доктор узнал, что с леди Беллами случилось нечто ужасное, поскольку она была найдена мертвой на полу своей гостиной. Прихватив саквояж с лекарствами и портативную электрическую батарею, доктор поспешил в Рютем-Хаус.
Здесь он нашел леди Беллами, лежащую на диване в комнате, где ее обнаружили, и целую толпу перепуганных полуодетых слуг. Сначала он подумал, что жизнь совсем угасла в этой красивой груди, но вскоре ему показалось, что он слышит слабый трепет сердца. Доктор Уильямсон применил самое сильное из своих восстановительных средств, а также электрический разряд батареи, и спустя значительное время был вознагражден, увидев, что пациентка открыла глаза — но только для того, чтобы немедленно закрыть их снова. Приказав своему помощнику продолжать лечение, он попытался вытянуть из слуг какую-нибудь информацию о случившемся, но всё, что ему удалось выяснить, — это то, что горничная получила приказ не дожидаться госпожу. Это обстоятельство заставило доктора заподозрить попытку самоубийства, и тут его взгляд упал на осколки бокала, лежавшие на полу. Он поднял один, покрупнее; в нем еще оставалась капля-другая жидкости. Доктор понюхал ее, затем обмакнул палец и попробовал на вкус, в результате чего почувствовал сначала сильное жжение, а потом его язык распух, и доктор на время онемел. Таким образом, его подозрения подтвердились.
Вскоре леди Беллами снова открыла глаза, и на этот раз взгляд ее был осмысленным. Она с удивлением огляделась вокруг, а затем заговорила.
— Где я?
— В вашей собственной гостиной, леди Беллами. Успокойтесь, скоро вам станет лучше.
Она попыталась пошевелить сначала головой, потом рукой, потом ногами — но тело ее не слушалось. К этому времени разум ее очнулся полностью.
— Вы доктор? — спросила она.
— Да, леди Беллами.
— Тогда скажите мне, почему я не могу пошевелить руками?
Доктор Уильямсон поднял ее руку и отпустил; она снова упала, как кусок свинца, и доктор нахмурился. Затем он снова применил электрический ток.
— Вы что-нибудь чувствуете?
Она покачала головой.
— Почему я не могу пошевелиться? Не шутите со мной, говорите скорее!
Доктор Уильямсон был молод и еще не совсем хорошо умел скрывать нервозность. В замешательстве он пробормотал что-то о «параличе».
— Почему я не умерла?
— Я вернул вас к жизни, но, пожалуйста, не разговаривайте…
— Проклятый дурак, почему вы не дали мне умереть?! Вы хотите сказать, что оживили мой разум, но оставили мое тело мертвым? Теперь я чувствую — я полностью парализована!
Он не мог успокоить ее — то, что она чувствовала, было правдой, и леди Беллами прочитала ответ в глазах молодого доктора. Она пристально посмотрела на него, когда он склонился над ней, и осознала весь ужас своего положения; впервые в жизни ее гордый дух совершенно не выдержал испытаний. Несколько секунд она молчала, а потом, не меняя выражения лица — ибо его исказившиеся черты застыли навсегда, а взгляд остался столь же диким, как и в тот момент, когда она взглянула в лицо вечности — разразилась чередой самых душераздирающих воплей, какие доктору когда-либо приходилось слышать. Наконец она в изнеможении остановилась.
— Убей меня! — хрипло прошептала она. — Убей меня!
Это была ужасная сцена.
Как впоследствии заключили врачи — мы не знаем, справедливо было их заключение, или нет — с леди Беллами произошла очень любопытная вещь. Либо яд, который она приняла — а они так и не смогли выяснить его точную природу, да и она не просветила их — стал менее смертоносным за все годы, что она хранила его, либо она частично сама уничтожила свою цель, совершив передозировку, либо, что казалось самым вероятным, в вине, куда она подмешала яд, была какая-то кислота, которая странным образом сделала его до некоторой степени безвредным. Однако в результате, как леди Беллами и предполагала, она стала безнадежным паралитиком на всю жизнь.
