Позднее, во времена Реформации 1560 года, старинные распри между кельтскими и римскими ветвями шотландского христианства вновь вышли на свет. Протестантизм некоторым образом являл собой рациональную попытку вернуть религии ее первоначальную чистоту. Именно к этому так стремился Джордж Бьюкенен, первый председатель Генеральной ассамблеи шотландской церкви и наставник короля Якова VI — или Якова I, коронация которого, состоявшаяся в 1603 году, скрепила унию между Шотландией и Англией. Бьюкенен называл калди протестантами, опередившими время, защитниками кельтской церкви от римской скверны. Вне зависимости от того, соответствовало оно действительности или нет, это убеждение было широко распространено и вновь вышло на свет в середине XIX века, когда национальная пресвитерианская церковь Шотландии опять переживала серьезный кризис, в 1843 году приведший к ее расколу.[27]
* * *
Для шотландцев присваивать себе Кутберта сложно прежде всего потому, что сам он едва ли мог считать себя скоттом. В действительности он им и не был: несмотря на огромное политическое и экономическое значение, которое имел Лотиан для будущей Шотландии, до Средневековья потомки тамошних поселенцев-англов никогда скоттами не считались. В дни Кутберта скотты владели только одним из нескольких королевств севера Великобритании, и ближайшие поселения скоттов находились на солидном расстоянии от Эдинбурга.
Скотты, после прихода из Ирландии в V веке, расширили первоначальные границы своего государства Далриада в восточном направлении. Они повздорили с пиктами и пару сотен лет воевали с ними. В 843 году король скоттов Кеннет Макалпин нанес последнему королю пиктов Друсту IX решающее поражение — с этой даты последующие поколения начали отсчитывать историю Шотландии как монархии и нации вообще.
Даже тогда объединенное государство гэлов и пиктов, управляемое из Скуны на реке Тэй, занимало центральную часть страны, но не Лотиан, населенный англами. Мало того, будущее расширение королевства скоттов отнюдь не было предрешено. Напротив, легко представить себе и такое развитие событий, при котором Эдинбург отошел бы к Англии, а не к Шотландии — если бы при этом, конечно, Шотландия вообще смогла бы сложиться как национальное государство.
И все же, хотя будущая политическая география и не проглядывала в текущем скоплении королевств, в целом в Великобритании различия между англами и всеми прочими уже существовали и ощущались. Шотландия начала осознавать факт наличия угрозы с юга, в особенности из Уэссекса, как бы далеко тот ни находился. Короли Уэссекса начали требовать — и получать — дань с более слабых правителей. Именно таким образом в итоге они создали Англию. Они задумали это государство задолго до того, как оно сформировалось в действительности, а тем временем англосаксы все еще жили в отдельных королевствах или подвергались нападениям викингов. Однако стать англичанами и создать Англию им удалось только тогда, когда они исключили из своей среды все неанглийское, в особенности кельтское. В результате в южной части Великобритании можно было наблюдать подъем двух наций — английской и валлийской, причем последняя оказалась вытеснена в горы и долины. В северной части Великобритании нация поднялась одна — шотландская, сложившаяся с трудом и не сразу, и из значительно сильнее отличавшихся друг от друга элементов, но все же ставшая в конце концов единой.
Иначе говоря, процесс образования Шотландии качественно отличался от процесса образования Англии. Это заметно и сегодня. Шотландии понадобилось больше времени для того, чтобы слиться в единое государство потому, что она могла сложиться только из пестрой группы народов — бриттов, гэлов, пиктов, англов, затем викингов и норманнов. Без Эдинбурга Шотландия не стала бы Шотландией, а возможно, не существовала бы вообще. В конце концов, все эти народы и коренные жители-кельты научились жить вместе. Появилась та Шотландия, к которой смогли присоединиться они все. Шотландская нация выкристаллизовалась, принимая в себя разные народы, в отличие от английской, которая сформировалась быстрее за счет противопоставления себя остальным.
Одним из следствий этого процесса, к добру или к худу, явилось то, что в Шотландии даже через тысячу лет после ее возникновения все еще сохранялись следы давнего прошлого. Названия мелких королевств, в которых обитало коренное население — Лотиан, Морэй, Фиф, Галлоуэй и другие, — пережили союз с Англией в 1707 году; еще одному, Стратклайду, было суждено воскреснуть в конце XX века в качестве нелепого местного административного образования. В некоторые периоды истории эта мозаика, возможно, и могла бы слиться воедино. Шотландии удалось сохранить свою независимость до начала нового времени, но она всегда оставалась нацией более неоднородной, шаткой и условной, нежели другие, в особенности нежели ее южная соседка. Шотландии никогда не удавалось ликвидировать эту пестроту посредством какой-либо прочной централизующей силы. И тем лучше, как сказали бы шотландцы. Но за это пришлось заплатить свою цену.
* * *
Хотя со времени Кеннета Макалпина судьбы народов Шотландии были тесно связаны, пребывая то в гармонии, то в диссонансе, на то, чтобы его династия смогла распространить свою власть на эти народы, потребовалось еще два века. Конечно, уже его внук, Дональд II (889–900) именовал себя гэльским титулом rì Alban, король Альбы, подразумевая, что ему подчиняется вся северная часть Великобритании. Его надежды, возможно, питались крахом Нортумбрии, тем, что судьба обернулась против викингов, и тем фактом, что становление Англии под Уэссексом происходило на безопасном расстоянии. Тем не менее этот титул все еще был скорее претензией, нежели отражал реальное положение вещей. Дому Макалпина потребовалось время на то, чтобы почувствовать себя уверенно где-то еще, кроме центральных районов, населенных скоттами и пиктами. Короли этого дома, однако, бросали жадные взгляды на Лотиан, самую плодородную часть будущей Шотландии. Они начали прощупывать возможности перехода границы Нортумбрии на Форте.
Подробные описания связанных с этим политических приливов и отливов были бы скучны, даже будь о них известно полностью (а это не так). Одна из вех относится к 973 году, когда некоторые правители Великобритании принесли вассальную клятву королю Эдгару Уэссекскому в Честере, в знак чего напрягли свои монаршии мышцы, собственноручно прокатив его на весельной лодке по реке Ди. В тот миг он, возможно, в какой-то форме и признал права Кеннета II, короля скоттов, на Лотиан. В действительности эти притязания по-прежнему были весьма далеки от реальности. Следующий король скоттов, Малькольм II (1005–1034) чуть не потерял эти земли, когда, вступив на престол, поспешил вторгнуться в Нортумберленд (теперь просто английское графство) и дошел до Дарэма, прежде чем был отброшен с огромными потерями для его армии. Урок он усвоил, с тем чтобы впоследствии остаться в народной памяти как набожный христианин и талантливый полководец.
В 1018 году все для шотландцев сложилось удачно. На англичан напал король данов Канут, которому удалось захватить английский трон. В неприятностях Англии Малькольм II, в союзе с Оуэном, королем Стратклайда, увидел для себя новый шанс. Вместе они напали на эрла Нортумберлендского Утреда и одержали над ним победу при Карэме, на южном берегу Твида. В результате шотландцы смогли навсегда овладеть лишь временно оккупированным ими прежде Лотианом. Территория прежней Нортумбрии оказалась разделена; новая граница прошла по Твиду. Роль Эдинбурга в ее охране оставалась столь же заметной, как и когда Замковая скала стояла на страже предыдущей границы у Форта. Новая граница все еще являлась предметом разногласий на протяжении последующих двухсот лет; шотландские короли вожделели Нортумберленд, англичане оказывали отпор. Эдинбург уже принадлежал Шотландии — теперь навсегда.
