Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 108
Так, в отечественной историографии достаточно полно решен вопрос о структуре оккупационной администрации. Однако сам механизм принятия решений и их реализации на оккупированной территории, конкретные взаимоотношения, складывавшиеся между населением, оккупантами, местной властью, партизанами, нуждается в дальнейшем обсуждении. Дальнейшего переосмысления требуют и социально-психологические аспекты оккупации. В советской историографии уделялось недостаточно внимания психологическим аспектам эскалации насилия на оккупированной территории. Размах жестокости и насилия рассматривался лишь в доказательство «человеконенавистнического характера оккупационного режима». Действительно, террор являлся важным средством реализации нацистских планов тотального переустройства мира. Однако репрессии нередко противоречили конкретным задачам оккупантов, прежде всего экономического и пропагандистского характера. При этом постоянное зрелище систематических казней не могло не причинять психологических травм тысячам и миллионам мирных людей, особенно женщинам и детям. Посттравматический синдром должен был сказываться на протяжении многих последующих лет, влияя как на личную жизнь отдельных людей, так и на судьбу региона и страны в целом.
Немало своеобразных исследовательских «лакун» остается и в изучении вопросов коллаборационизма. Недостаточно раскрыты вопросы взаимоотношений коллаборационистов с остальным советским населением, упрощенно трактовавшиеся в советской историографии. Между тем материалы опросов очевидцев немецкой оккупации свидетельствуют о том, что полного единодушия среди жителей и в этом вопросе не было. Часть респондентов до сих пор негативно относится к коллаборационистам как к предателям и изменникам Родины, которым даже через десятки лет нет прощения. Более того, негативные эмоции по отношению к ним порой выступают резче и сильнее, чем к солдатам вермахта. Другие жители оккупированной территории придерживаются дифференцированного подхода, относясь к каждому конкретному старосте или полицейскому в зависимости от того, как они сами себя вели по отношению к населению.
По-прежнему мало изучены последствия оккупации. Еще в годы войны был выявлен и описан материальный ущерб, однако вопросы о том, какой след оставила оккупация в жизни самих людей, находившихся на захваченной территории, практически не ставились в историографии. Между тем оккупация сыграла свою роль в формировании определенных стереотипов. Особую враждебность приобрел образ немца, на долгие годы оставшегося «врагом», «оккупантом», «захватчиком». Не случайно, что и через десятилетия после войны многие жители выступают против установления памятников в России павшим немецким солдатам.
Перспективным представляется выход исследований на микроисторический уровень, предполагающий обращение не только к судьбе отдельных населенных пунктов, городов и районов, но и отдельных личностей в период оккупации. Тем самым он позволяет понять, какую роль сыграла оккупация в судьбе конкретного человека, перенести центр внимания историков с вопросов государственного масштаба на проблемы жизни и мироощущения отдельного человека и общества в целом, прийти к новому пониманию сущности процессов, происходивших на оккупированной территории, сквозь призму разнообразных человеческих судеб.
4. Изучение депортации некоторых народов региона в годы войны
Депортации некоторых народов Северного Кавказа во время Великой Отечественной войны в последнее время вызывают повышенный интерес со стороны различных исследователей. Это обосновано не только общей ситуацией в современной исторической и этнополитической науке, способствующей активному переосмыслению прежних положений, но и злободневностью политических процессов, происходивших в регионе в 1990—2000-х гг., возникновение которых многие авторы связывают с событиями военного времени.
Во время войны и в первые послевоенные годы в советской историографии почти ничего не говорилось о депортациях. Вместо этого широко пропагандировались идеи нерушимой дружбы народов СССР, «замечательные успехи ленинско-сталинской национальной политики» на Северном Кавказе150. После войны из открытых фондов библиотек вообще исчезли все книги о судьбе сосланных северокавказских народов и их вкладе в Победу в Великой Отечественной войне. В соответствии с требованиями цензуры в спецхран были переведены не только сами книги, но и каталоги, содержавшие сведения о публикациях, посвященных чечено-ингушской, карачаевской и балкарской автономиям151. Лишь в отдельных исследованиях, вышедших уже после смерти И.В. Сталина, встречаются редкие упоминания о том, что и среди кавказских народностей нашлись люди, «которые в 1942 г. изменили союзу с великим русским народом»: чеченцы, ингуши, балкарцы, карачаевцы, калмыки и другие народы152.
Только начавшаяся после XX съезда КПСС критика «культа личности» вызвала существенные изменения в развитии историографии депортации народов региона. Вслед за Н.С. Хрущевым советские историки стали противопоставлять ленинский и сталинский подходы в национальной политике СССР. Принудительные переселения советских народов оценивались как нарушения «социалистической законности» и «ленинской национальной политики», а их причины связывались лично с И.В. Сталиным и, особенно, с Л.П. Берией. Данный подход получил отражение в 6-томном фундаментальном труде по истории Великой Отечественной войны. При этом в тексте допущена ошибка (опечатка?), особенно поразительная на фоне общего солидного уровня данного издания: в списке репрессированных народов вместе с карачаевцами указаны… черкесы153.
Указанные подходы проявились и в региональной историографии периода «оттепели». О судьбе чеченцев и ингушей в годы войны говорилось в работе В.И. Филькина154. Д.А. Напсо, не упоминая о депортации карачаевцев и ликвидации их автономии в годы войны, отметил сам факт ее восстановления как результат ликвидации «последствий культа личности Сталина»155.
Позже тема депортации снова стала считаться «непопулярной» в советской историографии. Специальных исследований на данную тему в 1960—1980-х гг. вышло немного. Так, Х.И. Хутуев отметил, что «упразднение национальной автономии и выселение балкарского народа шло вразрез с основами Конституции СССР, приводило к прямому отступлению от ее норм и положений, к грубейшему нарушению социалистической законности»156.
В кандидатской диссертации Ч.С. Кулаева впервые специально рассматривалась депортация карачаевцев. В соответствии со сложившимися к этому времени в советской историографии подходами он писал, что «в условиях культа личности к карачаевскому народу были допущены произвол и насилие». Автор возложил персональную ответственность за депортацию на Л.П. Берию, обвинив его в сознательном стремлении «посеять национальную рознь и подорвать дружбу народов СССР», создании «обстановки недоверия и подозрительности к отдельным народам». В свою очередь, начало реабилитации карачаевцев Ч.С. Кулаев связал с «разоблачением» Л.П. Берии, после чего «раскрылись факты грубейших нарушений социалистической законности»157. При этом исследователь не отрицал, что «среди карачаевцев, как и у других народов нашей страны, имели место случаи дезертирства, проявления трусости и другие нежелательные явления». Однако он полагал, что не эти «единичные факты характеризуют карачаевский народ», напротив, «большой фактический материал говорит о бесстрашии и героизме карачаевцев, о патриотизме и самопожертвовании во имя победы над врагом»158.
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 108
