Но что потом? Сунуть голову в петлю? Прыгнуть с десятого этажа в ноябрьскую ночь? В горячей ванне кухонным ножом резать вены? Или махнуть на всё рукой, выдавить из сердца боль и зажить как среднестатистическая единица населения? Но зачем себя обманывать? Не такой он породы, чтобы приспособиться. Уж куда вероятнее петля. Нет, долой такие мысли. Решение принято – и точка.
Он не суетясь вошёл в вагон и огляделся. Было светло, сухо и пусто – лишь тремя сиденьями впереди расположилась пожилая чета с вертлявой маленькой внучкой. Внучка сосала леденец на палочке, не забывая при этом смешно таращить глаза и что-то шептать на ухо бабуле.
Очень может быть, эти старики и девчушка – вообще последние люди, кого он видит. Кто знает, что будет там? Ну что ж, не самые худшие представители обречённой цивилизации. Будет что вспомнить…
Он сел у окна. Не спеша поехала назад платформа, едва заметная в иссечённом кривыми струйками окне. Где-то вдали, словно раненый динозавр, взревел маневровый тепловозик – и всё стихло. Лишь гудение ламп над головой да ритмичный стук колёс. И опять ему почудилось, будто слышна в негромком лязге старая песенка: «Один. Один. Совсем один. Совсем один. Теперь – иди!» Впрочем, Сергей не слишком обольщался – от себя не убежишь. Что бы ни ждало его в ночной неизвестности, всё равно останется с ним тягучий, назойливый ритм.
Страшнее другое. Вдруг там, впереди, мираж? Вот этого он боялся больше всего, в этом страхе не хотел признаваться даже самому себе. Вдруг всё происшедшее – блеф? Мало ли… Вдруг всё окажется сном, болезнью, чьей-то изощрённой и подлой шуткой? И ему придётся ехать обратно – в промозглый, совсем чужой теперь мир. И если до Старика в этом слякотном мире ещё можно было кое-как, с грехом пополам существовать, то теперь всё неуловимо изменилось. Возвращение – дорога к петле, мосты сожжены, и билет он взял только в один конец. И лежит в кармане плаща конверт. А в конверте – бумага с точным указанием места. Кстати, после электрички придётся топать довольно долго, да ещё в темноте. Надо обязательно успеть до полуночи. Они, как сказал Старик, ни минуты ждать не станут. «Если захотите – успеете. Это, можно сказать, последняя проверка». И выходит, что времени в обрез. Но он не опоздает, нет. Слишком много поставлено на карту.
Он поднял голову от какого-то шума. И несколько секунд хлопал глазами, отгоняя клочья мыслей, пытаясь понять, что происходит.
Но всё было предельно ясно. В вагон не спеша ввалилась разудалая троица и, продолжая начатый разговор, оживлённо комментировала неблаговидное поведение некоего Коляхи. Троица разместилась на скамейке как раз между Сергеем и пожилой четой. «Ну что ж, под газком ребятишки, – механически подумал Сергей. – Сопляки, явно ещё допризывники». Интересно, как будут дальше развиваться события? И будут ли развиваться? Сергей чувствовал, что должны. Надо же судьбе напакостить ему напоследок? Хотя это его уже не волновало. Всё, отрезано. Между ним и миром уже стоит невидимая, но прочная стенка.
Любопытно, только сейчас он в состоянии оценить слова: «не от мира сего». В самом деле, скоро он исчезнет, и никто здесь не почешется. Мир – слишком устойчивая конструкция. Но верно и обратное. Ему мир тоже теперь до лампочки. Не волнуют его уже ни вагонные скандалы, ни утверждения диссертаций, ни формирование высококвалифицированного потребителя. Да стоит ли ради этих высококвалифицированных вообще что-то делать? Пускай даже и не в здешнем пространстве-времени.
Однако ситуация набирает обороты. Интересно. Почтенный дедуля оторвался от изучения «Вечёрки» и сделал парням строгое внушение. Дескать, им, подрастающему, понимаешь, поколению, вообще не положено матерно выражаться, тем более при пожилых женщинах и малых детях.
Один из парней поднял на деда скучающие оловянные глаза и посоветовал старому таракану заткнуть хлебало, пока не огрёб на полную катушку.
Дед, однако, хлебало не заткнул, а напротив – поднялся со скамейки и, подойдя к парням, потребовал извинения. Не для того он поднимал целину, чтобы всякая там шпана…
Ребятишки оживились, дурная энергия в них бурлила и пенилась, так что деда с его моралями они сочли подарком судьбы. Кто-то надвинул ему на глаза кепку, кто-то сорвал очки и швырнул их в конец вагона – давай, мол, дедуля, топай за окулярами.
И тут завизжала внучка. Словно котёнок, которому собираются отрезать лапу. Бабка растерянно хваталась то за сумку, то за спинку сиденья, разрываясь между мужем и девчонкой, обречённо ловя сухой воздух разинутым ртом.
«Ну ладно, хватит», – решил Сергей, поднимаясь. Противно засосало в животе, как всегда в таких делах. Кстати, любопытно, что до сего момента ребятки не брали его в расчет. Видно, решили, что спит. Или нализался до зелёных чёртиков.
– А со мной вы не хотите пообщаться, молодые люди? – ядовито осведомился он, подходя поближе.
– Тебе что, мужик, больше всех надо? – тут же услышал он стандартное приглашение.
– Ну, больше не больше, а кое-чего неплохо бы, – равнодушным тоном ответил Сергей и тут же, безо всякого перехода, резко ударил самого мощного каблуком в коленную чашечку, а потом, не давая опомниться – ребром ладони в основание шеи. «Так, – подумал он механически, – один имеется».
Когда оставшиеся двое поняли, что уже началось, Сергей принял низкую стойку и иронически оглядывал компанию.
– Имеются ещё кандидаты на соискание? – ласково поинтересовался он и как бы между делом уклонился от удара ноги. Впрочем, уклонился лишь на самую малость – чтобы, захватив её рукой, резко дёрнуть вверх. Да, сопляки и есть сопляки. И волком выть хочется, и хвост щенячий. Он сразу, ещё до того как поднялся, смекнул, что драться всерьёз эта молодёжь не умеет, а умеет только издеваться да калечить. Даже и без всякой китайщины – армейской десантной подготовки оказалось против них вполне достаточно.
– Мотаем отсюда! – скомандовал один из парней, самый мелкий и, по всему видать, самый сообразительный. – В натуре на каратиста нарвались!
Сергей чуть отодвинулся и будничным тоном произнёс:
– Нет уж, детишки, слегка погодите. Сперва извинитесь перед дедушкой и бабушкой. Мне любопытно, умеете ли вы это делать. Потом поднимите и подайте очки, а после, так уж и быть, уматывайте. А то ведь я вас могу и не отпустить. Вот так-то, братцы-поросятцы.
Ему было противно. До тошноты, до резей в желудке. Он молча наблюдал, как выполнялись условия капитуляции. Потом так же молча позволил парням удалиться. После чего пришлось выслушивать благодарности супругов, молча кивать распалившемуся деду, мечтающему лично покосить эту мразь из пулемёта. Отворачиваться к мокрому окну от внучки («Поблагодари дядю! Скажи дяде "спасибо"! Он нашего дедулю защитил. Дядя хороший!»).
Сергей бы с радостью ушёл в другой вагон, но оставалась ещё вероятность, что вернутся молокососы – брать реванш. Ничтожно малая вероятность, но всё-таки… Назвался груздем – полезай в кузов.
Неужели эта скучная, банальная сцена окажется последним его здешним воспоминанием? Грустно, коли так. Грязь, пошлость, наглость… Повсюду, со всех сторон. И в то же время Старик прав – как разделишь на овец и козлищ? Но его трясло точно в лихорадке. И он даже не мог понять, кто сильнее обжёг ему душу – шкодливые пацаны или вот эти милые старички, радеющие о пулемётной справедливости и так униженно благодарящие?
