Великий князь заметил ее издали и поспешил ей навстречу. Все его товарищи по играм потянулись за ним, но ему все же удалось от них оторваться и подойти к Аликс. Она с ним попрощалась. И когда он учтиво пожимал ей руку, то вдруг почувствовал в своей ладони коробочку. Она извиняющимся тоном прошептала:
— Я не могу принять от Вас, Ваше высочество, эту брошь. Просто не могу…
Он не успел ничего ей ответить, не произнести ни слова, когда она резко повернулась и тут же исчезла в толпе детей, которые, завершив свои развлечения, теперь шумно прощались друг с дружкой.
Николай был озадачен. Немного разочарован. Он кусал нижнюю губу. Он считал, что тем самым уязвлена гордыня мужчины. Чем больше он об этом думал, тем был больше уверен, что отказом принять от него брошку ему нанесено ощутимое оскорбление.
В тот же вечер, за семейным обедом, обиженный Николай предложил брошку своей младшей сестре, Ксении, которая, не подозревая, кому прежде предназначался этот подарок, с радостью его приняла, — для чего ей теряться в догадках?
* * *
У пылких молодых людей бывает столько душевных порывов, а некоторые из них, особенно стойкие, не покидают их всю жизнь. Аликс возвращалась к своим темным гессенским лесам с тяжелым сердцем, с каким-то странным чувством вины.
Она вдруг перестала проявлять интерес к фортепиано, за которое частенько садилась. Но ей всегда хотелось играть только для себя, себя одной, и оставаться наедине со своими мечтами, принуждавшими ее к еще большему обету молчания, чем прежде.
В небольшом Дармштадтском дворце царила тишина. Великий герцог Людвиг очень редко в нем трапезничал, присутствовал лишь на официальных обедах, на которых Аликс, несмотря на свой ранний возраст, должна была играть роль хозяйки.
А думал ли Николай о той легкой ране, нанесенной невольно его гордыне Аликс?
В этом «зеленом раю детских любовей», о котором говорил Бодлер, есть свои зоны молчания, зоны тайны, которые никогда не раскроются. Как бы там ни было, но цесаревич, не забывал об этой невинной встрече в церкви при горящих свечах, когда совершалось бракосочетание его дядюшки, и все, включая жениха с невестой, были в праздничных нарядах. Ему довольно часто предоставлялась возможность наблюдать за семейной жизнью великокняжеской четы. Тетя Элла, великая княгиня Елизавета, испытывала к нему большую симпатию. Она была старшей сестрой его дорогой Аликс, но вот осмелится ли он заговорить с ней о ней? Ну еще эта брошь, которую она отказалась от него принять…
У цесаревича было столько дел, что ему было некогда долго размышлять об этом. К тому же, наделенный характером фаталиста, чрезвычайно славянским по существу, несмотря на его германские корни, он не хотел подгонять Судьбу и охотно отдавался капризам повседневности.
Так прошло пять лет. Скучное, монотонное существование Аликс в родовом замке счастливо прерывалось визитами к ее доброй бабушке, которая всегда требовательно приглашала ее к себе. Учеба шла хорошо. Юную принцессу интересовали различные предметы — история, география, немецкая литература. В Виндзорском замке, чтобы понравиться королеве Виктории, она соглашалась поиграть ей на фортепиано, но с хорошо скрытой большой неохотой, что не укрылось от внимания старой королевы.
— Деточка моя, Солнышко, неужели для тебя это пытка, на которую я тебя обрекаю?
— Ваше высочество ведь может требовать от меня все, что угодно.
Аликс вспыхнула, но была все же очень довольна, что Виктория догадалась о ее истинных чувствах.
Ей привели нового учителя английского языка. Теперь она выполняла задания, которые ей давала некая Маргарет Джэксон, которую звали просто Мэджи, и которая просто сходила с ума по политике.
Некоторые из ее биографов полагают, что такая неожиданно возникшая близость между преподавателем и августейшей ученицей вызвала у нее ее любовь к политике. Следуя строгой системе английского образования, Алике вполне справедливо полагала, что политика вовсе не должна быть областью деятельности, предназначенной только для мужчин. Разве не было у нее перед глазами такого примера? Разве та роль, которую играла ее бабушка в определении судеб Европы, не была достаточным основанием, чтобы убедить ее в этом?
Виктория иногда удостаивала внучку разговорами о своих «служебных» обязанностях, для нее почти святых. И делала она это без всякого нажима, так просто и доходчиво, чего не могла не заметить девочка.
— Солнышко мое, я совсем не советую тебе в твоей жизни, жизни женщины, взваливать на свои плечи такие обязанности, которые всегда давили на меня тяжким грузом… Ты еще пока слишком мала, чтобы это понять, но я не желала бы ничего другого, кроме как быть такой же, как все женщины, заниматься чисто женскими заботами. От этой Британской короны у меня частые мигрени! К тому же разве женщины призваны Судьбой управлять? Меня порой называют, явно чтобы мне польстить, — Викторией Великой. А враги мои кричат, что я действую, как настоящий тиран. Но есть ли в моем таком положении какой-то иной выбор? Будь я слабой правительницей, то тут же оказалась бы жертвой. До сих пор вижу перед собой своего жениха — моего горячо любимого принца Альберта. Разве он не был также сильно привязан ко мне, как я к нему?
Этот немец, этот уроженец Кобурга, Готы, всегда был мечтателем. Ему лишь нравилось исполнять сонаты Гайдна… Я поняла, что моя великая любовь к нему возвышала меня до уровня монарха с железной волей, чтобы не быть рабой событий, самой направлять их, чтобы в качестве самого убедительного доказательства своей ему преданности добиться процветания королевства, которому угрожали со всех сторон.
Аликс внимательно слушала. Ей казалось сейчас, что где-то в потаенном, самом далеком уголке ее сердца, творилось что-то неладное, и она видела перед собой его, Николая, взгляд, перехватываемый её взглядом, она чувствовала сладкое прикосновение его руки, которая опускается на её руку… цесаревич… цесаревич, о котором она, в сущности, ничего не знала…
Виктория, перебирая, словно четки, свои воспоминания, удивленно смотрела на нее.
— Дорогая моя, твоя матушка сейчас наверняка нас видит. Ты стала такой красивой, затмила всех остальных девушек своей красотой! И тебе уже семнадцать! Не хочу быть нескромной, но разве твое сердечко еще не ощутило тревожной сладости? Но не торопись, не нужно. Я желаю тебе такого же большого счастья, какое испытала сама. То есть счастья всего мира…
Аликс колебалась, не зная, стоит ли рассказать бабушке о том, что от легкого покалывания в сердце немного убыстрялось дыхание, когда в Дармштадт приходили письма от ее старшей сестры, письма, от которых приятно пахло Россией, Россией, одновременно такой далекой, такой близкой и такой таинственной… нет, не стоит! Она не осмелилась доверить ей свою тайну…
В том же 1889 году Аликс после возвращения из своей ритуальной поездки в Англию и своего пребывания у бабушки, вдруг к своему большому удивлению, обнаружила в своей почте письмо от старшей сестры. У великой княгини Елизаветы вдруг проснулось желание увидаться снова с младшей сестрой, что было довольно странно, так как она никогда не отличалась избытком любвеобильных чувств. Среди всего прочего она ей писала: «Солнышко мое, как было бы прелестно, если бы в этих северных туманах, которые не имеют ничего общего с туманами лондонскими нашей дорогой Грэни, увидеть тебя, чтобы ты засверкала здесь в расцвете своей юности. Великий князь часто вспоминает о тебе. Нам так хотелось бы увидеть тебя у себя. Ну, решайся же. Когда тебе удобнее? Мы проводим всю зиму в Зимнем дворце… Кажется, наш горячо любимый император с каждым днем сближается с Францией. Поторапливайся, ждем телеграммы от тебя о твоем приезде».
