Офицерство очень чутко реагировало на проявление пристрастности и несправедливости со стороны начальников. Одновременно здесь по достоинству ценились благородные поступки командования. И командиры, которые тонко прочувствовали сложившуюся ситуацию, пользовались большой популярностью среди офицерства воинских частей. Это реально ощутил, например, генерал Ганецкий, когда командовал войсками Виленского военного округа. Он любил посещать офицерские собрания. Однажды в офицерском собрании одного из полков перед командующем поставили на стол изысканные закуски и шампанское. Однако на столах остальных офицеров угощение стояло попроще. Ганецкий вызвал подпоручиков и… посадил их на свое место, а сам пересел на другой конец стола. А после обеда генерал устроил такую головомойку командиру полка в присутствии высших начальников, что полковник не знал, куда ему провалиться со стыда…
Утверждение культа офицерской чести не обходилось без силовых мер. Если, к примеру, офицер подвергается оскорблению или избиению, то он обязан подать в отставку. В своем дневнике за 1897 год бывший адъютант великого князя Константина Николаевича генерал Киреев, человек довольно консервативных взглядов, привел такой факт: «Два офицера лейб-гвардии Гренадерского полка, будучи пьяными, устроили дебош в трактире, в результате чего были сами избиты. Офицеров, конечно, уволили в отставку».
Подобная жесткая практика держала офицеров в напряжении.
Порождением кодекса чести были дуэли. В крупных частях, где были суды чести, дуэли находились в их компетенции, а в мелких частях — разрешались командиром. Дуэли стали чуть ли не обыденным делом. С 1894 по 1904 год в армии состоялось 186 дуэлей. Не случайно дуэли страстно осуждал М. И. Драгомиров. Да и Антон Иванович тоже вспоминал, что дуэли производили на офицеров «тягостное впечатление». Они отнюдь не содействовали укреплению нравственной атмосферы в офицерских коллективах.
Личная жизнь офицеров регламентировалась и практически была под контролем. Согласно правилу, утвержденному в 1866 году, им запрещалось жениться до 23 лет. Более того, до 28 лет офицер мог жениться по разрешению своего начальства и только по представлению сведений о том, что у него и будущей жены есть источники дохода не менее чем на 250 рублей в год. Кроме того, требовался вердикт офицерского собрания и командира полка о благопристойности невесты. Существовала и порочная практика запретов офицерам жениться на еврейках, если избранница не хотела принять вероисповедание мужа.
На самочувствии офицеров дурно сказывалась корпоративность, те, кто не принадлежал к знатным родам, не имел богатых родственников, будучи формально равными с сослуживцами — выходцами из богатых семей, постоянно ощущали свою ущербность.
В общественной психологии офицеров прочно укрепилось мнение, что лучший способ порвать со своим разночинным прошлым — женитьба на титулованной особе. Это придавало вес и положение в обществе, а брак с простолюдинкой мог «испачкать» честь мундира.
Давила на психику и рутинная жизнь в гарнизонном захолустье. Реалии повседневного быта офицеров, столь ярко описанные Куприным в «Поединке», объясняют в какой-то мере, почему многие современники Деникина — молодые офицеры были замечены в пьянстве, разврате, вели богемный образ жизни, а порою заканчивали свой жизненный путь на дуэли или самоубийством.
Давило еще самодурство старших начальников, полное невнимание к запросам и нуждам офицерской молодежи. Именно произвол и насилие сверху, порождавшие апатию и равнодушие снизу, стимулировали деградацию личности офицера.
В начале XX века в некоторых отдаленных гарнизонах приходилось в среднем в год на каждого офицера прочитанных книг: военных — 0,8, общеобразовательных — 5,9.
Кадровая политика, особенно система аттестования офицерского состава, страдала ярко выраженным субъективизмом. Здесь было обширное поле для злоупотребления. Продвигались бездари и подхалимы. Отсутствовала гласность. Составляя отчет о Русско-японской войне, генерал Куропаткин отмечал, что начальники, имевшие положительную аттестацию, на боевом поле не выдерживали испытания. Наоборот, проходившие путь незамеченными, в боевой обстановке неожиданно развивали свои духовные силы, обнаруживали выдающиеся военные качества.
Взаимоотношения офицеров и солдат оставались по-прежнему застарелой российской болезнью.
Передовая военная мысль уже давно уделяла пристальное внимание человеческому измерению военных проблем.
«Солдат считает офицера себе чужим, не доверяет ему и сторонится его, даже в случаях несомненного уважения к нему. Главная вина за подобное возлагается на офицеров, у которых нет уважительного отношения к солдату, признания его человеческого достоинства, нет должного личного примера в отличном знании и добросовестном несении службы, а часто и поведении, а рядом слишком строгое, нередко пристальное отношение к тому же у своих подчиненных».
Замечательный образец уважительного отношения к солдату оставил легендарный генерал М. Д. Скобелев, герой Балканской войны, но это не стало примером для других.
Рукоприкладство, коим так страстно возмущался генерал Драгомиров, было явлением повсеместным. Весьма проблематично утверждение Деникина о том, что отношения между солдатами и офицерами не были слишком суровыми. Наверное, больше прав не Деникин, а американский историк Р. Пайпс, утверждавший, что плохое отношение офицеров к солдатам было одной из причин бунта в 1917 году.
Нельзя не сказать и еще об одной серьезной проблеме, что существенным образом обостряла кризисные явления, — взаимоотношения офицерства и гражданского населения. Негативные тенденции проявились здесь с особой силой после того, как резко ухудшилось материальное положение офицеров, что, по вполне понятным причинам, отрицательно сказалось на престиже военной службы. Плюс к этому — антиармейская кампания в прессе.
Итог — отчуждение между офицерством и гражданскими лицами, в первую очередь от радикальной интеллигенции. Постоянные наскоки на офицерский корпус либеральной прессы в конце XIX — начале XX века закономерно сопутствовали выработке у офицеров предубеждения к той среде, из которой слышались все более злобные на них нападки. «Шпаки» (то есть гражданские) стали для офицеров людьми второго сорта…
Как видно, жестокий кризис поразил офицерства лихой эскадрон. Конечно, в тот момент, когда подпоручик Деникин делал первые шаги по тернистому пути русского офицера, не все негативные моменты, о коих я выше поведал читателю, еще просматривались достаточно рельефно. Но подпоручик 46-го Днепровского пехотного полка Куприн уже собирает фактуру для своего «Поединка», оголенная правда которого через 13 лет потрясет всю интеллигентную Россию…
После этого вынужденного, но необходимого отступления вернемся в Белу, где протекала офицерская молодость Деникина.
Город Бела, с населением, не превышающим 8000 человек (из них 5000 евреев, остальные поляки, немного русских — главным образом служилый элемент), представлял типичную стоянку большинства войсковых частей, заброшенных в захолустье Варшавского, Виленского, отчасти Киевского военных округов. К польскому населению офицерство относилось тактично. В целом же гарнизон жил обособленно. Это была серая, рутинная жизнь. И занимала она по протяженности иногда добрую половину жизни служилых людей. Из года в год одно и то же.
