Весьма болезненной проблемой являлось низкое денежное содержание офицеров, которое для многих оставалось основным источником дохода. Маршал Советского Союза Б. М. Шапошников вспоминал, что драгунские офицеры почти все жили на жалованье, уланы тоже, «только в гусарском полку два-три человека имели, кроме того, доход с имений, или были женаты на богатых». Из 36 командиров корпусов земельной собственностью владело 5 человек. Российский офицерский корпус всегда получал более низкое денежное содержание в сравнении с офицерскими корпусами других стран Западной Европы (см. Приложение 3).
Офицеры русской армии были ущемлены по сравнению с государственными чиновниками. Накануне Первой мировой войны командир корпуса получал 9000 рублей в год, а министр 20000 рублей в год. Офицерам с 1884 по 1914 год оклады увеличивались на 10 процентов, а гражданским чиновникам — на 150 процентов.
История свидетельствует, что любой офицер России уже по своему положению был дворянин. Более того, первый офицерский чин давал обладателю потомственное дворянство. Правда, эта планка все время поднималась: с 1845 года потомственное дворянство давал чин майора, с 1856 года — полковника. Остальные офицеры обладали только правами личного дворянства. Согласно данным Военного министерства на 15 мая 1895 года, более половины (50,8 %) офицерского корпуса составляли потомственные дворяне, около четверти (22,1 %) — личные дворяне[19].
Но число потомственных дворян было неодинаковым в различных родах войск: наибольшим оно было в гвардейской кавалерии, служба и жизнь в которой была по карману лишь аристократам. Корпус армейских офицеров представлял собой в этом отношении прямую противоположность гвардии: доля потомственных дворян в нем была значительно меньше, а доля выходцев из крестьян и мещан возрастала. К 1895 году офицеры — выходцы из крестьян составляли 5,9 процента, а из мешан — 6,9 процента[20]. А если приплюсовать 30,3 процента разночинцев[21], пополнивших корпус армейских офицеров, то становится ясным: офицерский корпус с допуском в его ряды разночинцев и лиц других сословий потерял социальную монолитность, утратил сословный характер.
Эволюция сословного состава офицерского корпуса была закономерна. Небезынтересно здесь мнение английского ученого А. Дж. Тойнби, объясняющего ломку сословных перегородок в любом обществе в любую эпоху. Он считает, что каждый класс поддерживает свою численную силу не только естественным ростом, но и рекрутированием представителей из низших слоев; высший класс, которому некуда больше расти, «освобождает постоянно места для представителей низов и сходит с социальной лестницы в третьем и четвертом поколении». Рекрутированные из разных сословий в класс дворянства офицеры вносили в общественную психологию своей корпорации новые веяния, присущие только им, обогащаясь одновременно ценностями тех, к кому пришли.
Поэтому в армии царской России в конце XIX — начале XX века имели место случаи, когда даже среди генералитета были выходцы из небогатых слоев общества, в том числе и будущие вожди Белого движения — М. В. Алексеев, J1. Г. Корнилов, А. И. Деникин и другие.
Вместе с тем, отметим это особо, демократизация корпуса офицеров отнюдь не сняла проблему социального происхождения. Подтверждением может служить неравномерное положение гвардии и армии. Первая, как известно, комплектовалась, в подавляющем большинстве, из привилегированных слоев. Ко времени русско-японской войны чин полковника в гвардейской артиллерии получали в среднем на 27-м году службы, а в армейской — на 33-м. Подобные деформации вызывали недовольство армейских офицеров.
Приходится констатировать, что не все было благополучно и во взаимоотношениях офицеров Генерального штаба (армейская элита) с войсковым офицерством. Об этом вспоминает, в частности, последний дворцовый комендант Николая II В. И. Воейков. Он пишет, что строевые офицеры не чувствовали симпатии к «черному войску», как они называли офицеров Генерального штаба главным образом из-за их «надменной манеры держать себя».
В конце XIX — начале XX века армия стала все более демократизироваться и подвергаться революционным влияниям, несмотря на традиционную аполитичность офицерского корпуса и усиление репрессивных мер. Например, военнослужащим запрещалось участвовать в политических организациях. Военнослужащие, в том числе и офицеры, были лишены права участвовать в выборах в Государственную думу. За «политически неблагонадежными» устанавливалось негласное наблюдение. Однако полностью оградить армию от влияния революционно-демократических идей не удалось.
Катализатором роста революционизирования армии стало поражение царизма в Русско-японской войне. А. Н. Куропаткин, ознакомившись с настроением войск, находящихся в Маньчжурии, зафиксировал в своем дневнике удивительно меткий вывод: офицерский состав и нижние чины «возврата к прошлому не желают». Этот вывод Куропаткина подтверждается небезынтересной публикацией в большевистской газете «Вперед». В заметке «Харбин» приводятся слова боевого офицера:
«Со времени прибытия в Маньчжурию я во многом изменил свои политические взгляды и 90 процентов офицеров тоже…»
Способствовало росту революционных настроений и то, что войска стали все чаще привлекаться для выполнения полицейских функций. Если в 1905–1906 годах гражданские власти 6486 раз вызывали войска для подавления волнений, то в 1907 году — уже 156 787 раз. Понятно, почему военный министр А. Ф. Редигер в марте 1908 года, признав низкий уровень боевой подготовки, заявил Председателю Совета министров и министру внутренних дел П. А. Столыпину: «Армия не учится, а служит вам».
Необходимо особо подчеркнуть, что большую роль в распространении революционно-демократических настроений в армии сыграла работа в войсках и на флотах большевистской и эсеровской партий. Как следствие, офицеры стали принимать непосредственное участие в революционно-демократической борьбе.
Словом, кризис офицерского корпуса носил структурный характер. Отразился он и на внутренней жизни воинских коллективов, в один из которых и влился осенью 1892 года Деникин.
В офицерской среде установилось презрение к угодничеству и к тем, кто переходил на службу в корпус жандармов. К полицейской системе сыска у офицеров было самое негативное отношение. Дело доходило до стычек. Участником такого конфликта стал писатель Куприн. В 1893 году он в чине поручика был отстранен от сдачи экзаменов в Академию Генерального штаба, хотя первые испытания прошел успешно. В академию поступил протокол из полиции, согласно которому Куприн оскорбил полицейского пристава (выбросил его за борт в плавучем ресторане, повздорив из-за места за столиком).
В офицерских коллективах предавались обструкции те, кто нарушил слово, обещание. Офицерам строжайше запрещалось брать деньги взаймы у своих подчиненных и всех нижних чинов и вообще совершать поступки, которые хотя бы косвенно могли бросить тень на их порядочность.
