Вспоминаю счастливое, сияющее лицо моей сопровождающей, ее нескрываемую гордость за порученное ей задание вернуть немецкому отечеству потерявшегося сына. Она не могла себе представить, что везет маленького еврея, сына Моисея. Я старался как можно меньше говорить. Наша вежливая беседа очень быстро перешла в монолог.
Она произносила бесконечную речь о величии Германии, держа при этом мою руку в своей, иногда поглаживая. Что не мешало ей одновременно петь хвалебные гимны немецкому народу и его фюреру. Один момент мне показался совсем не смешным. Она попросила меня посмотреть на пасущихся за окном поезда коров и обратила внимание на то, какие они грязные. Она говорила, что в отличие от этих все немецкие коровы чистые и ухоженные. От грязных коров она перешла к чистоте народа, к которому я имею счастье принадлежать. Еще она добавила, что мы составляем элиту и призваны под руководством Гитлера спасти все человечество.
Этой энергичной женщине не терпелось, она старалась сделать из меня убежденного национал-социалиста еще до того, как мы приедем в страну. Она говорила без остановки. Только еда и сон могли прервать поток ее восторженных слов.
Во вторую ночь нашей поездки произошло нечто необычное. Мы сидели одни в темном купе. Атмосфера была непринужденной, беседа становилась все более интимной. Я понял, что понравился ей, а мои черные волосы были для нее особенно соблазнительными. Как солдат, вернувшийся с фронта, я кое-чему там научился, так что отплатил ей несколькими комплиментами. Вдруг она легла на полку, притянула меня к себе и покрыла страстными поцелуями, бормоча что-то невразумительное. Мне уже было 17 лет, и рассказы моих сослуживцев чисто теоретически с подобными ситуациями меня ознакомили. Близок я был только с Лее Моресте. Я не мог сопротивляться взрыву желания моего молодого организма. Она меня очень возбудила, и эти страстные объятия привели меня к разрядке, хотя мы так и не переспали. Потом мне ударило в голову: «Если бы она только знала!..»
До сих пор я сожалею, что не мог открыть ей правду, принимая во внимание обстоятельства. Когда я еще жил в Пайне, то часто слышал о «расовом позоре». Немецкой женщине это вменяется как тягчайшее преступление. Тогда я про себя заметил: «Вот, фрау наци, вы тоже с одним евреем… занимались любовью!» Она, думаю, наложила бы на себя руки, если бы узнала.
На следующий день мы прибыли в Берлин. Некоторое время, пока не было решено, куда меня направить, я жил в хорошем отеле и занимался тем, что осматривал город. Постояльцы отеля вселяли в меня ужас. Это были высшие офицеры, руководители штурмовиков, эсэсовцы в униформах с черепами, руководители СА в брюках галифе, коричневых рубашках с черными галстуками, черных сапогах, а также люди в гражданском с короткими стрижками, перед которыми дрожали евреи и демократы. Сейчас я был для них лишь потерявшимся ребенком, который приветствует их: «Хайль Гитлер!»
Руку для приветствия я вскидывал постоянно, поднимаясь по лестнице отеля или входя в помещение. На лацкан моего нового костюма сопровождающая с удовольствием прикрепила круглый, бросающийся в глаза значок — свастику в золотом лавровом венке.
Теперь я выглядел вполне своим. Все видели меня отдающим нацистское приветствие. Должен признаться, что все это, как ни удивительно, начинало мне нравиться.
Сегодня, почти через пятьдесят лет, мне ясно, что во мне тогда происходил некий процесс. В этом отеле появился тот росток, который позже позволил мне вести себя в соответствии с национал-социалистической идеологией.
Представьте мое тогдашнее душевное состояние. В мире свастик я пытался как мог оттянуть висевший надо мной смертный приговор, прожить хотя бы еще один день, еще один час, месяц, может быть, год… Я просто хотел выжить. Любой ценой уберечься от идеально устроенного механизма уничтожения. Но против него у меня не было никакого иного оружия, кроме их униформы и их знаков отличия. И если я все еще жив и могу рассказать эту историю, то лишь благодаря тому, что научился вести себя как они, безо всяких колебаний играя роль нациста. Я полностью положился на свой инстинкт самосохранения, и он постоянно подсказывал мне правильное поведение. Мое настоящее «я» вытеснялось все дальше и дальше. Бывало, я даже «забывал», что я еврей.
Ничто не мешало мне тогда наслаждаться обществом моей сопровождающей и достопримечательностями Берлина. Я даже первый раз в жизни сходил в оперу. В берлинской опере давали «Тангейзера» Рихарда Вагнера, действие которой продолжалось пять часов. Все это время я, затаив дыхание, слушал великую музыку. Я был заворожен декорациями и атмосферой.
Тем временем мне сообщили место моего дальнейшего пребывания: интернат в Брауншвейге. Я хотел было закричать: «Нет, только не туда!» Пайне, где я родился, находился в непосредственной близости от этого города. Там могли бы опознать соседского еврейского мальчика Салли. Германия такая большая, в ней столько городов и интернатов! Почему судьба выбрала именно этот город? Почему она так беспощадно смеется надо мной?
Я запретил себе об этом думать и изобразил на лице радостную улыбку. Когда я пришел в себя от шока, то сказал себе: «Похоже, что мой жизненный путь проходит по кругу, потому я и попадаю в исходный пункт».
Шесть лет назад я не по своей воле покинул Пайне и попал в Лодзь. Оттуда через два года опять бежал. Потом новый побег, на этот раз в Минск. Затем под вымышленным именем добрался до самой Москвы, до Ленинграда и Таллина, а теперь меня везут в место, расположенное близ моего родного города. Уехал я как Салли, возвращаюсь как Йозеф. Неужели и вправду это я? Я отправился в путь ребенком, а теперь я — молодой человек с другим именем и, несмотря на все это, я остался самим собой. На протяжении многих лет один вопрос не выходил у меня из головы: «К чему это может привести?» Почему на мою долю выпала честь находиться в сопровождении специальной служащей?
Ответ на свои вопросы я получил, когда в 1987 году, уже много лет живя в Израиле, был приглашен как Йозеф Перьел в Хеппенхайм, что неподалеку от Франкфурта, на первую встречу с бывшими товарищами по 12-й Померанской танковой дивизии. Однако появился я там как Салли Перел. На встрече мне рассказали, что Генриетта, племянница Иоахима фон Мюнхов, дочь личного фотографа и советника Гитлера по искусству Генриха Хофмана, была замужем за Бальдуром фон Ширахом, который возглавлял Управление по делам молодежи в Третьем рейхе, позже осужденный в Нюрнберге. Генриетта фон Ширах связалась со мной после того, как узнала о моей истории из средств массовой информации. Она прислала мне свою книгу «Цена величия» и выразила настойчивое желание встретиться. Она хотела мне что-то передать. До встречи дело не дошло. Она умерла в начале 1992 года. Об этом я узнал, когда в феврале того же года в Мюнхене навел о ней справки. Благодаря племяннице фон Мюнхов я вышел на сотрудника руководства управления по делам молодежи рейха, который послал меня в Брауншвейг с уже известной вам сопровождающей. Таким образом, только в 1987 году я узнал, что у меня была протекция такого высокопоставленного лица. Вот откуда появились выпавшие на мою долю привилегии.
На вокзале в Берлине я простился с моей сопровождающей и обещал ей писать. Потом сел в поезд до Ганновера, где должен был сделать пересадку на поезд, следующий в Брауншвейг. Поезд ехал мимо станций, переполненных отпускниками с фронта. Всюду я видел лозунг «Колеса крутятся для победы».
