— Дай мне довести это дело до конца, Бен. Пожалуйста.
Я молчу, уставившись на белые парусиновые туфли Масловецки. Из конторы сюда доносится жужжание кондиционера. Время от времени гофрированное железо потрескивает на жаре.
— Не хочешь помогать мне — не надо. Я не обижусь. Но я был бы очень благодарен тебе, если бы ты не мешал проекту.
— Я считаю, что нельзя так поступать. Подло — использовать людей для своих целей.
— Своих целей?! — взрывается Масловецки. Но сразу понижает голос и переходит почти на шепот. — А для кого я это делаю? Для всего Вингродена!
— Чушь! — говорю я. Хотя Масловецки прижимает палец к губам, я не стараюсь говорить тише. — Предположим, что кто-то из журналюг, которым ты позвонишь, действительно сюда приедет и побеседует с Куртом и Вилли. Знаешь, что он тогда напишет? Что все мы тут спятили. Деревенские психи, пропивающие последние мозги, увидели зеленых человечков в летающих блюдцах!
— Он не станет такое писать, если увидит НЛО своими глазами! — шипит мне Масловецки.
— Своими глазами?! И как ты собираешься это сделать?! Думаешь, он купится на твою картонку?!
— Не на картонку, — Масловецки смотрит на меня многообещающим взглядом.
— Пока не могу сказать. Мне еще нужно позвонить кое-куда. Заходи сегодня в семь.
— Прошу тебя.
Я стараюсь не смотреть на него и закатываю глаза. В голове роятся противоречивые мысли. С одной стороны, нужно сказать Курту и Вилли, что они не сумасшедшие, с другой — я не хочу портить отношения с Масловецки. Он же мой друг. И мой босс.
— Договорились? — Масловецки убирает руку с моего плеча.
— Ладно, — отвечаю я еле слышно.
8
В саду работы немного. Цветы я перестал выращивать еще в прошлом году. Эту нехитрую науку я уже давно освоил и считаю, что вполне могу теперь ее благополучно задвинуть. А социальным работникам, похоже, все до лампочки. Когда мама подавала заявку, чтобы выхлопотать мне место ученика, к нам приезжал какой-то чиновник, чтобы осмотреть производство. Разумеется, мы подготовились к его визиту. Масловецки собрал на плацу всю армию: Йо-Йо, Вилли, Отто, Хорста и Курта. Даже Анна помогала. У Карла тогда еще было все в порядке с головой, правда, он уже не мог брать учеников по возрасту, но чиновников данное обстоятельство не смутило. Не смутило их и то, что через год мама попросила освободить меня от посещения школы. С тех пор я занимаюсь дома самостоятельно. Прошлой осенью мне пришлось ехать в город сдавать промежуточный экзамен. Я получил «отлично» и думаю, что теперь меня оставят в покое до выпускных.
Впрочем, с садом мне все равно приходится возиться. Нужно поливать розовые кусты, вырывать сорняки между плитками дорожек. У дома, с южной стороны, я посадил помидоры, которые тоже требуют регулярной поливки.
Время от времени приходится спиливать сучья на старых деревьях, косить траву на маленьком газоне перед домом, чинить или красить деревянный забор, чистить водосток, вставлять картонки на место разбившихся стекол теплицы.
Вообще-то каждую свободную минуту я должен проводить в мастерской, чтобы успеть довести до ума автобус «Фольксваген» ко дню моего совершеннолетия и уехать на нем в Африку. С мотором и электрикой еще предстоит немало повозиться, да и нужные запчасти достать довольно сложно. И стоят они дорого. Один только распределительный вал стоит больше ста евро. Зарплата ученика садовника небольшая, и хотя мама иногда дает мне немного денег, я могу заказывать детали не чаще чем раз в две недели.
Ближе к вечеру мы с Карлом устраиваемся на веранде. Он продолжает рвать бумагу, а я делаю наброски — прикидываю, как должен выглядеть мой автобус. Я пока не могу выбрать между лакировкой под зебру или леопарда, еще я должен решить, хочу ли я делать два спальных места или только одно, потому что тогда остается пространство для кухонного уголка. Не решил я пока и как быть с крышей. Металлическая решетка, на которой можно закрепить палатку, — практичный вариант, особенно в саванне, где по ночам рыскают в поисках добычи дикие звери. Есть свои плюсы и у панорамного окна, и у раздвижной крыши.
Понятно, что заниматься деталями пока рановато. Но ведь надо же как-то убивать время. Все те книги, которые оставил мне мой отец, я перечитал раза по два, не меньше. В библиотеке в Лоэнфельде я уже брал все, что у них есть про Африку. Я так много знаю про Черный континент, что легко мог бы участвовать в какой-нибудь телевикторине.
Я знаю, что диаметр кратера Нгоронгоро — девятнадцать километров, что большая часть пожаров в дельте Окаванго приходится на конец апреля — начало мая, что «серенгети» на языке масаи означает «бесконечные равнины». Я знаю, как выглядят черный и белый носороги, что черная мамба может достигать в длину четырех метров, где можно раздобыть чистую питьевую воду. Кроме того, я умею разжигать костер из двух бревен, ставить палатку в темноте и по наручным часам определять, где находится север. Мои знания я почерпнул из путеводителей, документальных фильмов и дневников отца. Практические вещи я тренировал до тех пор, пока не довел каждое движение до автоматизма.
Иногда я ночую в палатке на улице и представляю себе, что я в Танзании или Ботсване. И мне снятся огромные стада антилоп гну, скачущие по саванне, стаи фламинго над озером Танганьика и заснеженная вершина Килиманджаро. Моя мама привезла мне как-то с гастролей диск со звуками природы, там есть журчание ручья, щебетание птиц и крики обезьян. Больше всего мне нравится, как рычит лев, трубит слон и воет гиена. Когда я слушаю их, со мной происходит нечто удивительное. Меня охватывает чувство бесконечного счастья и одновременно чувство бесконечной тоски. И тогда мое сердце становится тяжелым, как разбухшая губка, которая больше не может впитать ни капли. Я лежу в палатке и не знаю, что делать со всеми этими чувствами, которым так тесно в груди, что мне становится больно.
Моего отца звали Пауль Шиллинг. Он умер, когда мне было девять. Достаточно просто закрыть глаза, и я вижу его как живого. Он высокий и худощавый, но сильный и ничего не боится. Над правым глазом у него идет шрам, сантиметров пять, который остается белым, даже когда кожа загорает на солнце. Он умеет смеяться минимум десятью разными способами, каждый из которых так заразителен, что кажется, будто это какой-то безвредный вирус. У отца светло-каштановые волосы и зеленые глаза, точно как у меня.
Когда он был молодым, он изучал биологию и этнологию в университете. Он играл на гитаре в группе под названием «Типутип» — в честь африканской птицы из семейства сенегальских шпорцевых кукушек. В двадцать четыре года он пришел работать в Гамбургский зоопарк, а через год уехал в Ботсвану, чтобы помочь развернуть там проект по защите черных носорогов. Вдали от цивилизации отец отрастил бороду и не брился до самого возвращения в Европу. В Африке он не снимал с головы шляпу, прямо как Индиана Джонс. Когда отец покидал лагерь, он всегда брал с собой винтовку, но никогда не стрелял в зверей. Случалось, он палил в воздух, когда лев или слон подходили слишком близко. Он ненавидел шум. Ему не нравились большие города, машины и супермаркеты. Костер, дождевые тучи над саванной и свет звезд по ночам — вот что он любил.
