Тамара принесла несколько пирогов, нарезала их и стала подавать каждому гостю.
— Пироги, — прошептал Петров. — С мясом, рыбой и капустой.
Я вспомнил, что наша русская прислуга в Сан-Франциско однажды угощала меня таким же мясным пирогом, когда я пил чай в ее комнате. Может быть, она тоже праздновала свои именины в тот день, и я, не зная этого, принимал участие в этом ритуале.
— В Америке вы празднуете день рождения, а в России мы отмечаем день святого, в честь которого мы названы. Так же для нас Пасха более важный праздник, чем Рождество.
Я не видел никакой связи между Пасхой и именинами, просто Петров старался меня развлекать, потому что разговор перешел на русский язык и меня забыли.
Для меня это была непривычная и странная компания. Все, что они говорили, казалось очень важным для каждого из них. Напряженность в их голосах была непохожа на вежливые разговоры на обычных приемах. В то же время искренность их мнений казалась театральной; они были, как актеры, играющие безукоризненно свою роль, и я почти что стал ожидать аплодисментов от невидимых зрителей.
Я посмотрел на Тамару. Занятая своей тайной радостью, она слушала только, когда говорил генерал. Ее самоуглубленность делала мое чувство отчужденности менее чувствительным. Время от времени баронесса и генерал вставляли словечко по-английски, беспокойно и быстро поглядывая в мою сторону. Я предпочел бы в тот момент, чтобы они меня не замечали вовсе.
— Лучше принять помощь от Англии, чем от Японии, — говорил генерал.
— Mon cher, — сказала баронесса, — вы забываете, что Англия первая подписала договоры с большевиками. Ожидаете ли вы, что Англия, с ее коммерческой душой, может понять наши проблемы?
— Я ничего не ожидаю, но ясно, что мы никогда не сможем сделать это сами, одни. Мы должны принять помощь от кого-нибудь.
— Армия никогда не могла сделать ничего без посторонней помощи, — сказал адмирал. — Я говорю, что мы можем сделать это сами. Но нам нужно участие каждого русского в эмиграции. Объединение и кооперация.
Петров нагнулся ко мне и прошептал:
— Адмирал Сурин — глава Комитета освобождения Родины.
— Ваше превосходительство, где вы возьмете корабли и деньги, чтобы послать всех людей обратно в Россию?
— Вы забываете, генерал, что в России миллионы верных людей ждут нас. Все, что им нужно, это руководство. Организация и руководство. А кто поведет народ, если мы будем сидеть здесь и ждать помощи?
— Да, но послушайте, адмирал, — начал генерал, но был перебит громким стуком в дверь.
Александр побежал отворять дверь. Мужчина и женщина стояли в дверях. Человек посмотрел поверх головы Александра на гостей и спросил:
— Кто здесь сторож? — никто не ответил.
— Где сторож этого кладбища? — повторил он недовольным тоном. Генерал поднялся с места, но Тамара его опередила у двери.
— Он не сторож, — воскликнула она. Генерал отодвинул ее и погладил ласково ее руку.
— Я здесь заведующий, — сказал он, — идемте.
Генерал вывел их наружу и закрыл за собой дверь.
Александр шагнул к матери, но когда увидел ее бледное, расстроенное лицо, остановился молча.
— Иди наверх, — сказала она резко, — иди.
Мальчик быстро закрыл лицо руками и побежал наверх, словно от погони.
— Тамара, возьми себя в руки, — сказала баронесса по-французски. — Noblesse oblige[26].
Ее возглас прозвучал, как стрела, направленная прямо в цель. Тамара подошла к столу и села на свое место.
Некоторое время никто не сказал ни слова, а когда стали говорить, то шепотом.
— Мадам Базарова, — спросил я. — Можно мне пойти к Александру?
Она посмотрела на меня, словно удивляясь моему присутствию, и кивнула головой. Я нашел мальчика в спальне, которую он, очевидно, делил с матерью. Он лежал на походной кровати рядом с кроватью побольше, закрыв лицо чьим-то пальто.
— Послушай, — сказал я, — она не хотела тебя обидеть.
У меня не было опыта разговаривать с детьми, особенно с плачущими.
— Я не потому, — сказал он.
— А почему?
— Я не знаю. Сам не знаю.
Над его кроватью была фотография мальчика такого же возраста, как Александр, в матросской форме.
— Это ты? — спросил я, указывая на фотографию.
— О нет! Это сын царя, Алексей.
Я вспомнил, что обещал ему фотографию памятника Пушкину.
— Они его тоже убили, — сказал он неожиданно, — он никогда уже не вырос.
— Знаю. А у меня есть для тебя фотография памятника.
Я надеялся, что она еще есть в моем столе.
— Она есть у вас? Я думал, вы забыли.
— Нет, я не забыл. Я приду опять и принесу ее.
— Вы приедете в вашем автомобиле?
— Ты хочешь прокатиться? — спросил я, и он улыбнулся. — Я приеду, и мы поедем кататься.
— Скоро?
— Да, а теперь помоги мне найти мое пальто.
Когда я спустился вниз, генерал был в комнате. Он открывал бутылку коньяка и говорил подчеркнуто веселым голосом. Я сказал, что я скоро приеду поговорить с Тамарой об уроках русского языка.
— Прекрасно, — сказал он, провожая меня до двери. — Очень рад, что вы зашли, мистер Сондерс.
— До свидания, — сказал я, — спасибо.
И чуть не добавил «ваше превосходительство».
Глава пятая
Ранней весной 1938 года я начал брать уроки у Тамары Базаровой. В это время я не задумывался над тем, что привело меня к решению изучать русский язык, кроме каких-то неопределенных планов работать корреспондентом в Советском Союзе. Оглядываясь назад, я склонен верить, что какое-то предопределение руководило мною. Я не подвержен мистицизму, и под предопределением я понимаю стечения обстоятельств, направляющих человека на определенный путь, который он сам бы никогда не выбрал.
Я ездил на Зикавейское кладбище раз в неделю, за исключением тех дней, когда уезжал из города по заданию или мне просто не хотелось окунаться в учебу. Александр всегда присутствовал на наших уроках, сидел очень тихо, хотя он явно переживал за меня, когда мне не давалось произношение трудных слов. Дважды я приносил ему маленький подарок, но Тамара сказала мне, что она будет вынуждена перестать принимать плату за уроки, если я буду продолжать это делать, и я должен был покориться ее желанию. Когда же я однажды принес бутылку коньяка ее отцу, она промолчала. Я никому из моих коллег-репортеров не говорил, что изучаю русский язык, — осторожность, которая помогла мне избежать многих сомнительных острот.
