Ему неприятно было осознавать, что из-за этого ничтожества отдали жизни несколько десятков по-настоящему храбрых немецких парней. Что и сам рисковал из-за него. Впрочем, нет, он, Отто Скорцени, рисковал не из-за него. Лично ему было совершенно безразлично, кого освобождать из альпинистского отеля «Кампо Императоре», что на вершине Абруццо. Он — солдат, четко выполнивший приказ. И еще: он — профессионал. Риск, которому подвергал себя, готовя эту операцию, — риск профессионала. Профессионала войны.
Как-то корреспондент газеты «Фолькишер беобахтер»[9]—единственный журналист, которому Скорцени позволил посетить «курсы особого назначения Ораниенбург», что во Фридентале, ту самую, созданную лично им, Скорцени, диверсионно-разведывательную школу, — назвал его «романтиком войны». Тогда Скорцени встретил это сентиментальное определение презрительно-безразличной ухмылкой: терпеть не мог всего, что увязывалось с понятием «романтика».
Но сейчас, вспомнив о его словах, согласился: пожалуй, журналист прав. Невозможно стать ни первым диверсантом рейха, ни вообще сколько-нибудь стоящим диверсантом, чувствуя себя жертвой войны, случайно втянутым в ее водоворот, пушечным мясом, патроном, загоняемым в ствол чьей-то бездушно-безбожной рукой: в нужное мгновение тобой выстрелят и загонят следующий. Им невозможно стать, не обретя особого мужества, не воспитав в себе романтика войны.
16
Беркут нашел в себе силы подняться, но их оказалось слишком мало, чтобы долго продержаться на ногах между прислоненным над ямой столбом для распятия и костром, у которого все так же невозмутимо сидел палач.
— Лейтенант Громов. Бывший комендант дота «Беркут» Подольского укрепрайона. Он же — Беркут, командир особого диверсионно-партизанского отряда, — представлял пленника собравшейся публике гауптштурмфюрер. — Храбрейший офицер, талантливейший диверсант. Что есть, то есть. — И лишь теперь, забыв о публике, обратился к Беркуту: — Наконец-то свиделись, лейтенант. Честно говоря, вы удивляете меня, — перешел на немецкий. — Вы ведь знаете, что мы уважаем ваш талант. Вам известны наши условия. Известно, что в Германии есть люди, которые умеют ценить храбрость, от кого бы она ни исходила.
— Вот уж чего не знал…
— Но вместо того чтобы прийти к гауптштурмфюреру Штуберу и поплакаться на бездомную партизанскую жизнь, заставляете устраивать карательные ловы. Отвлекаете от дел массу людей. Мне трудно понять вас, Беркут, такое просто невозможно понять.
— Мне проще, гауптштурмфюрер. Понять вас и ваших людей особого труда не составляет.
— Не зазнавайтесь, Беркут. Мы еще сами во всем до конца не разобрались. Это ваше «понимание» — из области дешевой пропаганды. Вашей пропаганды. У нас она, правда, не лучше. Но ведь все это для них, — кивнул в сторону согнанных жителей села, окруженных солдатами. — Мы-то с вами должны быть выше этого. Кстати, обер-лейтенант, что это за огнище вы здесь развели? Уж не сжигать ли решили парня?
— Он вполне заслуживает костра, — прохрипел тучный обер-лейтенант, командовавший всем этим представлением. — За все, что натворил, за все его преступления против рейха…
— Ах, обер-лейтенант, обер-лейтенант, кто из нас остался свят в этой войне? — легкой укоризной усовестил его Шту-бер. — Всем нам гореть на кострищах адовых. Зачем же еще и самим жечь друг друга?
— Так что прикажете? — очумело уставился на эсэсовца обер-лейтенант. Тонкости игры агента СД этого окопника оставались непостижимыми.
— Ага, вот и специалист, — с уважением взглянул Штубер на палача, демонстративно проигнорировав обер-лейтенанта.
И лишь тогда палач, доселе, казалось, никого не замечавший, поднялся.
— Знакомьтесь, — представил его Штубер. — Специалист по сжиганию на костре. Редкий, совершенно уникальный для нашего времени профессионал. Кличка соответствующая — Стрелок-Инквизитор. Я ничего не напутал, Инквизитор?
— Есть ремесло — должен быть и мастер, — степенно ответил Стрелок-Инквизитор.
— А, Беркут? Мудрая мысль. Каждое ремесло должно знать своего мастера. Нам, диверсантам, тоже не мешало бы помнить об этом.
Беркут попытался разглядеть лицо Стрелка-Инквизитора, но тот стоял вполоборота да к тому же прятал его за приподнятым воротником короткой немецкой шинели. Близкое знакомство с обреченным ему было явно ни к чему.
— Так что, лейтенант, — напомнил о себе Штубер, — спокойно поговорим, или сразу же предпочитаете взойти на костер? Я спрашиваю совершенно серьезно. Пусть вас не обманывает моя благодетельная улыбка.
— Возведя меня на костер, вы потеряете приятного собеседника.
— Вот как? — Штубер оглянулся на обер-лейтенанта, на фельдфебеля Зебольда, которого Беркут тоже узнал — запомнил еще с той встречи, когда являлся в крепость, где базировался отряд штуберовских рыцарей «Черного леса» в форме немецкого офицера. — А что, резонно. Хороший разговор лучше подогревать небольшими дозами коньяка, чем мед ленным пламенем.
— Почти библейское изречение, — согласился партизан. — И вообще, все, что здесь происходит, очень напоминает сцены из Ветхого Завета.
— Только учтите, Беркут: хватит с меня прошлого вашего побега. Ни Бог, ни гестапо не простят мне греха, который беру на душу, ограждая вас от справедливой кары. Правда, я делаю это ради нашей с вами, — ибо мы, как любят говорить у вас, одного поля ягоды, — так вот, ради нашей с вами идеи. Но кого этим разжалобишь?
— Так что, казнь отменяется или как? — потребовал ясности обер-лейтенант, которому осточертело стоять на холодном ветру.
— Отменяется, — поморщился Штубер. Солдафонская прямолинейность обер-лейтенанта, само присутствие его очень мешали гауптштурмфюреру.
— Что тогда делать с этими? — не унимался обер-лейтенант, заметно разочарованный тем, что продолжения новобиблейского сюжета не предвидится. — С публикой из галерки?
— Основательно проверить. Если нет «достойных», то и повода учинять экзекуцию тоже пока нет.
— Яволь.
— Кто выдал нам этого опартизанившегося лейтенанта?
— Хозяин, у которого он остановился.
— Из полицаев?
— Да вроде бы нет.
— Напомните коменданту, старосте, кому там еще нужно напомнить, чтобы не забыли о нем. Всякое сотрудничество, равно как и предательство, — оглянулся Штубер на Беркута, — должно быть достойно вознаграждено. Огонь пока пригасить. Но бревно сохраните. Оно еще может пригодиться. На тот случай, если разговор с господином русским диверсантом у нас не сложится. Или бревно тоже не понадобится? Как считаете, Беркут?
— Пуля предпочтительнее, — спокойно заметил Беркут. — От пули — это по-солдатски.
— По-солдатски? От пули? — осклабился Штубер. — Ну-ну… В машину его, — приказал он фельдфебелю.
