Курбатов поднялся и с высоты своего роста смерил Волка презрительным взглядом человека, для которого его проблемы и страхи представляются смехотворными.
— Ты еще только должен по-настоящему осознать себя волком. Ты еще только должен озвереть настолько, чтобы не ты людей, люди тебя сторонились, избегали. И вот тогда, лишь тогда, почувствуешь себя сильным и свободным, абсолютно свободным. От страха и угрызений совести. От необходимости трудиться за гроши и поклоняться их идолам; служить и подчиняться.
— Да уж, свободным… — окончательно помрачнел Волк.
— Так чего ты хочешь? Гнить в земле, как эти милиционеры, форму одного из которых надел?
— На меня надели, — пробубнил Волк.
— Неблагодарная тварь, — презрительно процедил фон Тирбах. — Мы во второй раз спасли тебе жизнь. И после этого ты еще смеешь выражать недовольствие.
— Он прав, — миролюбиво объяснил Волку Курбатов. — Но я не стану ни наказывать тебя, ни переубеждать. Сейчас ты получишь пистолет и все изъятые у милиционеров патроны. Твой автомат тоже остается тебе. С этим арсеналом ты уйдешь в горы. Как будешь жить дальше — твое дело. Но запомни: продержаться следует месяц. Ровно через месяц мы прибудем к этой избушке и вместе отправимся к границе. В Маньчжурии ты пройдешь подготовку в том же лагере, в котором прошли ее все мы, и станешь настоящим диверсантом. Как сложится судьба твоя дальше, этого не может предсказать никто. Даже Иисус Христос. Но по крайней мере теперь ты будешь знать, чего ждать хотя бы в ближайшее время.
— Вот на это я согласен, — просветлело лицо Волка. — На это — да. Пойду с вами. Только… не обманите.
— Слово чести. Как офицер офицеру.
Услышав это, Тирбах скептически ухмыльнулся. Лицо самого Курбатова оставалось невозмутимо серьезным.
— Кстати, о том, чтобы вам в самом деле присвоили звание офицера, мы позаботимся.
— Что я должен делать в течение этого месяца?
— Тирбах, оставьте нас.
— Слушаюсь, господин подполковник.
* * *
Оставшись вдвоем, они пошли берегом речушки в сторону озера. Лазурный плес его оказался неподвижным, а небесночистая глубина отражала известково-белесые склоны пологих берегов и подводных скал.
— Прежде всего вы должны воспитать в себе мужество, Волк. — Теперь Курбатов заговорил с ним предельно вежливо и доверительно. — Спасти вас могут только храбрость и мужество. Это единственная монета и единственная месть, которой вы способны платить миру за свою судьбу, за право жить, за свободу. Не стану ограничивать вас какими-то конкретными заданиями. Пускайте под откос составы. Устраивайте засады на милицию, солдат и особенно на чекистов. Держите в страхе всю округу. Если сумеете, сформируйте небольшую группу, даже отряд. Единственное, чего вы не должны делать, — не зверствуйте в селах. Не губите крестьян. В любой ситуации вы должны оставаться воином, а не палачом.
— С чего бы я стал зверствовать, да еще в селах? — возмутился Волк. — Сам из крестьян.
— Тем более. Кстати, кто в вашем роду арестован коммунистами?
— Одного дядю расстреляли, другой в лагере. Офицером был. Красным. Вы-то откуда знаете об этом?
Курбатов снисходительно похлопал его по плечу.
— Вас не загребли, потому что пацаном были. А теперь — в солдатах. В войну пока что не до вас. Пока что…
— Это я очень даже понимаю.
— Однако вернемся к вашей нынешней жизни. Из всего сказанного не следует, что вы должны выглядеть ангелом. Нужна еда, нужны женщины. Война есть война. Но… Вот тут мы подходим к главному. Вы должны выступать под кличкой Легионер. — Курбатов умолк и выжидающе уставился на Волка.
— Так ведь вас тоже вроде бы Легионером кличут? — неуверенно молвил тот.
— В этом весь секрет. Вы остаетесь вместо меня. Будете моим двойником. Моей тенью. — Князь достал из внутреннего кармана несколько отпечатанных на глянцевой бумаге визитных карточек, на которых было написано: «За свободу России. В мужестве — вечность. Легионер».
— Что это? — с опаской взглянул на них Волк. — Такие карточки должны оставаться на теле каждого убитого коммуниста, в руках каждого отпущенного вами на свободу политического зэка. Каждый, с кем вы встретитесь и кого пощадите, должен знать: его пощадил Легионер. Каждый, кого вы казните, должен умирать с осознанием того, что казнен Легионером. Этот край должна захлестнуть легенда о Легионере. И пусть все ваши грехи падут на меня. Моя душа стерпит это. Не стесняясь, называйте себя моей кличкой. Пишите ее мелом на столбах, стенах, вагонах. Выкладывайте ее камнями на склонах сопок. В аду вся ваша смола достанется мне. Живите, старайтесь, наслаждайтесь силой и свободой. Чего еще следует желать мужчине, воину?
Волк долго молчал.
— Я не думал так. Я совершенно иначе думал, — растерянно сознался он, и лицо его просветлело. Волк вдруг открыл для себя, что не все столь мрачно и безысходно в его жизни, как только что казалось. Он видел себя только обреченным, изгнанным из общества и затравленным. А ведь Курбатов и все его парни в таком же положении. Но как они держатся! Разве они чувствуют себя угнетенными? Почему же он не способен перебороть в себе страх? А ведь это правда: теперь он свободен. Перед ним вся Россия. Свободен и вооружен.
— «В мужестве — вечность»? — заглянул Волк в визитку. — Что это значит?
— Родовой девиз князей Курбатовых. Отныне он должен стать и вашим девизом, Волк.
15
Скорцени вошел в ту часть крыла, где находились покои Муссолини, но прежде чем успел постучать, дверь широко распахнулась, и перед ним предстал дуче.
— Я с большим нетерпением жду вас, гауптштурмфюрер! — взволнованно и в то же время слишком резко проговорил он. И Скорцени почувствовал: испуг и униженность пленника постепенно начали сменяться было самоуверенностью фюрера Италии.
Скорцени холодно смерил его своим пронизывающим взглядом и промолчал.
— Так я слушаю вас, господин Скорцени! — фальцетно воскликнул дуче и даже слегка приподнялся на носках, чтобы казаться рядом с этим верзилой-диверсантом чуть-чуть повыше, а следовательно, значительнее.
Но Скорцени знал, что значительность, истинная значительность личности появляется тогда, когда она не зависит от чинопочитания окружающих. Когда зиждется на собственных достоинствах, а не на сомнительных, навеянных толпе, мифах о них.
— Через несколько минут вам позвонит фюрер, — спокойно пророкотал Скорцени. — Находитесь у аппарата, господин Муссолини.
И, повернувшись, не произнося больше ни слова, ушел.
— Вы уверены, что он?.. Что фюрер? — пытался членораздельно сформулировать свой вопрос дуче.
«Да дождешься ты своего звонка, макаронник, дождешься!» — с презрением успокоил его Скорцени. Правда, пока что мысленно.
