— Ну вот, — прошептал дон Камилло, обращаясь к Христу, — видишь, что это за тип? Человек преисполнился самых благих намерений, а с ним вот как разговаривают.
— А ты попробуй встать на его место, — ответил Христос. — Конечно, не следует одобрять такие методы, но понять-то можно.
Дон Камилло покачал головой.
— Я сказал, что не выйду отсюда, если вы не окрестите моего сына, как этого хочу я! — повторил Пеппоне. Он положил ребенка на скамью, снял пиджак, закатал рукава рубашки и угрожающе двинулся вперед.
— Господи, — воззвал дон Камилло. — Я полагаюсь на Тебя. Если, по-Твоему, справедливо, чтобы Твои служители уступали давлению частных лиц, — что ж, я уступлю. Но не жалуйся, если завтра они приведут теленка и потребуют, чтобы я его окрестил. Сам знаешь: главное — не создавать прецедента…
— Ну…, — ответил Христос, — в таком случае постарайся ему это втолковать…
— А если он меня поколотит?
— Прими, дон Камилло, страдания — терпи, как и Я терпел.
Дон Камилло повернулся к Пеппоне:
— Хорошо, — сказал он, — ребенок выйдет отсюда окрещенным, но только не этим проклятым именем.
— Дон Камилло, — тихо сказал Пеппоне, — помните, живот у меня слабое место из-за той пули, которую я схлопотал в горах, так что никаких ударов ниже пояса, не то я пущу в ход скамейку.
— Не волнуйся, Пеппоне, я буду метить исключительно в верхнюю половину, — ответил дон Камилло и дал ему в ухо.
Оба они были здоровенными мужиками с железными ручищами, так что от их ударов и оплеух звенел воздух. На двадцатой минуте молчаливой и яростной схватки дон Камилло услышал за своей спиной голос:
— Давай, дон Камилло, целься в челюсть!
Это был голос Христа из-под алтарного свода. Дон Камилло врезал в челюсть, и Пеппоне рухнул.
Он провалялся на полу минут десять, после чего встал, потер подбородок, привел себя в порядок, надел пиджак, повязал на шею красный платок и взял на руки ребенка.
Дон Камилло в полном облачении уже ждал его у купели — невозмутимый, как скала. Пеппоне медленно приблизился.
— Как мы его назовем? — спросил дон Камилло.
— Камилло Либеро Антонио, — прошептал Пеппоне.
Дон Камилло покачал головой:
— Нет уж, назовем его Либеро Камилло Ленин, — сказал он. — И Лениным тоже: там, где есть Камилло, Ленину не разгуляться.
— Аминь, — пробормотал Пеппоне, ощупывая челюсть.
Когда все уже было закончено и дон Камилло шел мимо алтаря, Христос сказал, улыбнувшись:
— По правде, дон Камилло, с политикой ты справляешься лучше, чем Я.
— Да и с мордобоем тоже, — гордо ответствовал дон Камилло, с подчеркнутым равнодушием ощупывая огромную шишку на лбу.
Манифест
Под вечер в приходской дом зашел Баркини из писчебумажной лавки. Будучи счастливым обладателем печатного станка 1870-го года выпуска и двух ящиков литер, он украсил свою лавку вывеской «Типография».
Он явно что-то хотел рассказать дону Камилло и провел у него немало времени.
Как только Баркини ушел, дон Камилло побежал к Распятию поделиться услышанным с Иисусом.
— Важные новости! Завтра выйдет вражеский манифест. Его печатает Баркини, и он принес мне гранки.
Дон Камилло вынул из кармана свеженапечатанный листок и стал читать вслух:
ПЕРВОЕ И ПОСЛЕДНЕЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ
И опять вчера подлая анонимная рука нанесла оскорбление на нашу стенную газету.
Крепко держись рука негодяя, что скрывается в тени для своих провокативных деяний, ибо если не перестанешь, раскаешься, когда будет уж неисправимо.
Есть предел всякому террпению.
Секретарь ячейки
Джузеппе Ботацци
Дон Камилло ухмыльнулся.
— Ну и как Тебе это, Господи? Разве не шедевр? А завтра — представляешь, как будет веселиться народ, когда увидит этот манифест на стенах. Пеппоне пишет речи! Помереть можно от смеха!
Иисус молчал, и дон Камилло удивился.
— Ты не оценил его стиль? Хочешь, перечитаю?
— Да слышал Я, слышал, — сказал Христос. — Каждый выражает свои мысли, как умеет. Можно ли от человека, окончившего три класса, требовать понимания стилистических тонкостей?
— Господи! — Дон Камилло развел руками. — Тут такая каша, а ты говоришь о тонкостях!
— Дон Камилло, самое недостойное в споре — придираться к грамматическим и синтаксическим ошибкам. В споре главное — аргументы. Уж если на то пошло, ты мог бы сказать, что отвратителен угрожающий тон этого послания.
Дон Камилло спрятал листок в карман.
— Это само собой, — пробормотал он, — совершенно недопустимый тон. А с другой стороны, чего еще ждать от таких людей? Они понимают только насилие.
— И все же, — заметил Христос, — несмотря на его эксцентричные выходки, этот Пеппоне не кажется Мне таким уж мерзавцем.
Дон Камилло пожал плечами.
— Ну, это ведь все равно, что налить хорошее вино в прогнившую бочку. Когда человек вращается в известных кругах, и набирается известных безбожных идей, и имеет дело с известного сорта людишками, то он неизбежно портится.
Но, похоже, Иисуса его аргументы не убедили.
— Мне кажется, в случае с Пеппоне форма не главное, мы должны задуматься о сути. Узнать, что заставило Пеппоне решиться на такое: его природная испорченность или чья-то провокация. По-твоему, на кого он так рассержен?
Дон Камилло только руками развел. Да кто ж его знает?
— Здесь важно понять, что за обида была нанесена, — настаивал Христос. — Там же говорится об оскорблении, которое кто-то написал вчера вечером на их партийной стенгазете. Ты вот, когда ходил вчера в табачную лавку за сигарой, не проходил ли, случаем, мимо этой газеты? Вспомни, пожалуйста.
— Ну, в общем, да, проходил, — признал дон Камилло.
— А не случилось ли тебе остановиться и почитать, что там написано?
— Почитать — нет. Так, поглядел немножко. А что, разве это плохо?
— Ну что ты, ни в коей мере. Нужно всегда быть в курсе того, что говорит, пишет, а по возможности, и что думает наша паства. Я спросил, просто чтобы узнать, не заметил ли ты какой-нибудь странной надписи, когда остановился возле газеты.
Дон Камилло отрицательно покачал головой.
— Могу поклясться, когда я там останавливался, ничего странного на листе не было.
