Пока Макаров пребывал в нерешительности, звонок в дверь повторился. Теперь он был намного настойчивее. Ощущалось, что тот, кто стоит на площадке, не уйдет и будет трезвонить до победного конца. «Дзззз! Дзззз!» – надрывался звонок.
– Надо идти, а то бабушка проснется! – сказала Катя.
– Надо так надо! Давай я сам посмотрю!
Решившись, Федор вышел в коридор и приник к глазку. Туркина мялась у него за спиной. На площадке было темно, и почти ничего нельзя было разглядеть.
– Кто там? – нерешительно окликнул Федор.
– Кто-кто! Дед Пихто! – ворчливо отозвались на темной площадке.
– Мы таких не знаем.
– Еще как знаете! – хмыкнул голос и пояснил: – Да Пузиков я, Пузиков!
Испытав облегчение, Федор открыл дверь. Это и в самом деле был Пузиков, заспанный и хмурый. В руках у Пузикова был большой чемодан, пустой, судя по той легкости, с которой он его тащил. Борька деловито протиснулся в коридор, сунул свой чемодан в угол и, не развязывая шнурков, стал стягивать ботинки.
– Двинь тазом, хмырь! Чего навис? – буркнул он, отпихивая Макарова. – Мало мне того, что собаки пристают, а тут еще вы на дороге торчите.
– Собаки пристают? К кому?
– К кому, к кому… Ко мне. Делают носами шмырьк-шмырьк и воют как полоумные. Что я им, оборотень, что ли? – забормотал толстяк.
– Ты что здесь делаешь, Пузиков? До утра не мог подождать? – подозрительно спросила Катя.
Борька, ввалившийся в квартиру посреди ночи, не внушал ей доверия.
– А может, я соскучился по тебе, Туркина-Буркина? И вообще, что-то я не слышу радости в твоем голосе. Вы мне, между прочим, спасибо должны сказать.
Катя и Федор недоумевающе переглянулись. Пузиков вел себя уж очень нагло. Даже как бы намеренно нагло. С каким-то затаенным намеком.
С какой это стати они должны его благодарить? За какие такие пузиковские заслуги перед человечеством?
– За что тебе спасибо?
– А за это… за бескорыстие. Мне только и делов было, что трубку снять. А вознаграждение за вас не хухры-мухры, двадцать тысяч баксов.
– Откуда ты знаешь, что двадцать тысяч?
Пузиков ухмыльнулся:
– Я узнавал. Позвонил, намекнул, что мне кое-что известно, и через платок спросил про вознаграждение. Ну, мне и ответили, а потом сразу стали вынюхивать, что да как. Между прочим, сам Голопуп у телефона был. Орал на меня. А я – раз! – трубочку и повесил! Пускай, думаю, позлится, авось вознаграждение повысит.
– Но ведь твой звонок могли засечь!
Борька снова ухмыльнулся, видимо, очень довольный собственной смекалкой:
– Пускай хоть тысячу раз засекают. Я же не из дома звонил. Через платок разговаривал, а потом тем же платочком автомат протер и смылся. Спорю на сто баксов, начальник милиции чуть от злости не лопнул, так ему хотелось до меня добраться.
Пузиков ввалился в комнату и, не обращая внимания на включенный компьютер, плюхнулся на диван.
– Ну а теперь давайте начистоту. Колитесь, где моя доля?
– Какая доля? – не понял Федор.
Недоверчиво прищурившись, Борька погрозил ему пальцем:
– День так плох, чтоб я сдох! Темните? За дурака меня держите? Я хочу получить свои тридцать три процента. Даже нет, сорок процентов. За неразглашение.
– Ты что, Пузиков, макушкой треснулся? За какое неразглашение?
– Я что, по-вашему, телевизор не смотрю? Вы ведь сперли из машины деньги? Сколько там было? Миллион баксов, два миллиона? Больше?
Туркина расхохоталась так, что даже сама забеспокоилась: не проснется ли бабушка, уж очень громко у нее это вышло.
– Ты чего ржешь, Туркина-Буркина?
– А что, Пузиков-Арбузиков, нельзя, что ли? Ржу, потому что ржется!
– Полный памперс восторга – это завсегда можно, – позволил Борька. – Так сколько вы сперли-то, колитесь! Чистосердечное признание смягчает вину!
Федор посмотрел на Катю, все еще боровшуюся со смехом.
– Ну что, расколемся? – поинтересовался он.
– Расколемся! – кивнула она.
– Так и быть, Пузиков, твоя взяла! Хочешь знать, сколько было в машине?
Пузиков подался вперед.
– Двадцать миллионов долларов и еще полмешка золотых слитков, – очень серьезно сказал Федор.
– Ка-ак?
– И это не считая бриллиантов. Ты как, свою долю сразу будешь брать или по частям в чемодан запихивать?
Вначале на лице Пузикова отразилась жадность, но потом он, видно, сообразил, что его дурачат. Более того, унюхал, что никаких денег нет и в помине.
– Выходит, я напрасно чемодан тащил? – огорчился он.
– Почему же зря? Тебе полезно. Авось похудеешь, – не удержалась Туркина.
Вопреки ожиданиям Пузиков не обиделся: слишком уж был огорчен.
– За мной собака приблудилась, когда я сюда шел, – убито сказал он.
– Какая собака?
– Точно не знаю. Большая. Я от нее чемоданом отмахивался, а она меня за пятки хватала… И вставать мне пришлось среди ночи. Я на три часа будильник поставил, чтобы врасплох вас застигнуть. А выходит все без толку. – Голос восьмиклассника-интригана звучал теперь почти жалобно.
Пузиков ноющий был еще тоскливее Пузикова угрожающего, тем более что глазки его продолжали зорко бегать по сторонам в надежде увидеть разбросанные пачки денег.
– Я еще, между прочим, кое-что узнал, – продолжал Борька. – Помните тех замороженных?
– Ты об уфологах?
– А ты думал о ком? О твоем дедушке?
– Пузиков, не наглей!
– Кто наглеет? Я наглею? Тебе бы только на меня бочку катить! – возмутился Борька, надувая губы.
– Ну так что с уфологами?
– Ага, интересно все-таки! Что бы вы без меня делали, чайники! Они теперь в первой клинической больнице в особой палате под круглосуточной охраной.
– Откуда ты знаешь?
– Я все знаю, – авторитетно сказал Пузиков. – Один мужик сказал.
– Какой мужик?
– Надежный мужик. Врач, который в этом самом отделении работает. Под большим секретом, чтобы больше никому. Ему чуть ли не расстрелом пригрозили, если он разгласит.
– Кому он сказал? Тебе? – усомнилась Туркина. Осведомленность Борьки казалась ей подозрительной.
Пузиков пошевелил губами.
– Ну, положим, не мне, – признался он. – Я этого мужика никогда и не видел. Но у моей матери есть подруга, у ее подруги какая-то приятельница, а у ее приятельницы брат этот самый мужик и есть. Страшный молчун, между прочим.
