— Я помогу тебе, если позволишь. Прическа, макияж, мода — отношение! — Бренна улыбнулась. — Господи, Пайпер! У меня уже десять лет руки чешутся этим заняться, но удачный момент никак не подворачивался, да и ты казалась совершенно закрытой для таких идей. До этой самой минуты.
Пайпер замерла на диване. В груди пекло, руки и ноги подрагивали от переизбытка энергии. Все, о чем говорила Бренна, было правдой. Пайпер пряталась. Она боялась того, что может найти, боялась увидеть, что она глубоко внутри — существо, нуждающееся в сексе, женщина, которой очень, очень нужен мужчина. Но не просто какой-нибудь мужчина. Она хотела Мика Мэллоя. Всегда хотела.
А теперь ей исполнялось тридцать.
Ладно. Ладно. Ладно! Она открыта для таких идей. Она признавала это. Дневники Офелии Харрингтон выбили дверь, за которой скрывалась эта часть ее существа, и когда дверь слетела с петель, на пороге стал Мик. Бренна просто предлагала затащить ее внутрь.
— Не будем спешить, — с улыбкой сказала лучшая подруга. — Если почувствуешь себя неловко, план откорректируем.
Пайпер прищурилась.
— У тебя уже есть план? Еще и часа не прошло!
Бренна рассмеялась.
— У меня был план с первого дня, как мы познакомились.
— Я чувствую себя дешевкой.
Подруги расхохотались, уперлись друг в друга лбами и улыбнулись.
— Начнем завтра.
— Завтра мне надо работать.
— А что, если у тебя жуткий случай заражения сальмонеллой?
— Или ботулизмом.
— Нет! Отравление чернилами. Даже врать не придется.
Они рассмеялись еще громче, потом Пайпер почувствовала, что падает в объятия Бренны и начинает всхлипывать.
— Все будет хорошо, Пайпс, — прошептала Бренна.
Пайпер закивала сквозь икоту и слезы.
— Но есть одно «но». — Бренна мягко отстранила Пайпер и заглянула ей в глаза. — Узнав однажды, что для тебя возможно, ты больше не сможешь прятаться. Поэтому ты должна быть уверена.
Пайпер выпрямила спину. Точно такие же слова Сударь говорил Ласточке, перед тем как шлепнуть ее по попе и отправить в свободный полет.
Пайпер сделала глубокий вдох и высоко задрала подбородок. Потом еще разок икнула. Удивительно, но казалось, будто сама Офелия нашептывает ей на ухо нужные слова.
— Я знаю, чего хочу, — сказала Пайпер. — Я хочу начать жить.
Понадобилась еще пара часов, чтобы выпроводить Бренну из квартиры, но за это время подруги многое успели. Во-первых, Пайпер отписалась по электронной почте, что берет больничный на неделю. Потом Бренна принялась обзванивать мужчин, которые, кроме того, что обожали ее, были специалистами в разных областях: парикмахеры, дерматологи, консультанты по покупкам, дантисты и офтальмологи. Пайпер не успела и глазом моргнуть, как вся ее неделя «окукливания» уже была расписана. Если верить Бренне, на следующей неделе она вылетит из кокона… не ласточкой, но бабочкой.
Наконец Пайпер очутилась под простынями, а Мисс Мид свернулась клубочком у нее в ногах. Девушка была смертельно уставшей, хотела спать, но что-то не давало ей покоя. Это было воспоминание о том, что написала Офелия. Пайпер поняла, что должна еще раз перечесть те строки.
Она не стала себя обманывать. Это не имело ни малейшего отношения к науке, зато было тесно связано с тем, что ожидало ее впереди.
Пайпер нашла абзац почти сразу.
Я почувствовала, что путы моей жизни спали. Мое тело сделалось легким, пульс ускорился. Я дышала так, будто никогда прежде не дышала вообще.
Передо мной простерлась головокружительная ширь неограниченного будущего. Возможности, подводные камни, радости и опасности. «Я не смогу, — думала я. — Мне страшно. Я слабая. Я не сумею порхать на кончиках пальцев посреди бури».
Вдруг я поняла: да, в этой дикой скачке ветра перемен могут меня погубить, но под защитой своей клетки я зачахну гораздо скорее и вернее.
И даже не повеселюсь как следует.
Глава пятая
Лондон, 1813 год
В мерзко обставленной столовой моих мерзких родственников.
Я Офелия Харрингтон, не отличаюсь импульсивностью. Более того, я горжусь своей логикой и предусмотрительностью.
В свете вышесказанного очень трудно понять, почему я вдруг запустила тарелкой с говядиной в стену столовой.
Все присутствующие, как сидевшие за столом, так и прислуживавшие им, замерли, шокированные моими действиями. Все взгляды устремились к коричневым маслянистым потекам сока, стекавшим по узорчатым обоям. Последний ломтик говядины, более упрямый чем остальные, наконец тоже сдался. Он сполз по стене и присоединился к собратьям, сгрудившимся на полу посреди осколков фарфора с голубой росписью.
Останется пятно.
Я закусила нижнюю губу, пытаясь удержать истерический смех там, где ему и положено было остаться. Потом, пара за парой, все глаза обратились на меня. Головокружительная вспышка абсурдности потухла, не оставив мне ничего, кроме ярости и крошечного тошнотворного сожаления.
Я задрала подбородок и встретила взгляды тети и дяди. Мясистое лицо дяди Уэбстера с каждой минутой становилось все краснее. Он раздраженно швырнул салфетку на стол.
— Неблагодарная девчонка! — Дядя встал и обратил испепеляющий взгляд на жену. — За нее отвечаешь ты, тебе и унимать ее. А я поеду в клуб, где еда остается на тарелке, а не на чертовой стене.
Сердито крякнув напоследок над одинокой горкой не прожаренной говядины на ковре, дядя Уэбстер прошествовал вон из комнаты.
Тетя Берил остановила на мне мрачный взгляд.
— Несносное дитя!
Я сложила перед собой дрожащие руки и попыталась сдержать краску стыда, которая начала быстро разливаться по моей светлой коже. Разумеется, это было бесполезно, и я перестала обращать внимание на свои пылающие щеки.
— Тетя, я не ребенок. Мне восемнадцать, и закон позволяет мне самой выбирать мужа.
Или вообще его не выбирать, но вслух этого лучше не говорить. Вареный картофель без говядины вряд ли сойдет за сносный ужин, зато из него могут выйти удобные метательные снаряды, а я никогда не видела тетю такой разъяренной.
Ее холодные глаза сузились.
— Мы — твои опекуны. Ты сделаешь, как велено, и выйдешь замуж за лорда Малкольма Эшфорда.
— Но я его не знаю!
Тетя только отмахнулась в ответ.
— Его все знают. Он именит и богат, и к концу лета его активы разительно улучшат деловые перспективы твоего дяди.
Правда выплыла наружу. Мне стало дурно от этих прагматичных рассуждений. Когда затрагивались деловые интересы дяди Уэбстера, взывать к лучшим чувствам опекунов было бесполезно. Дяде приятно было мнить себя джентльменом, но все свои средства он вкладывал в торговлю, надеясь еще и разбогатеть. Тетя Берил держала красивый и солидный дом (по крайней мере на взгляд стороннего наблюдателя), но располагала при этом весьма скромным бюджетом. Ее неутомимость была бы достойна восхищения, если бы не тот факт, что вся энергия без остатка тратилась на поддержание собственного статуса в обществе. Более того, тетя с дядей были жестокими и взыскательными хозяевами, которые постоянно задерживали слугам жалованье, а то и вовсе его не платили.
