– Уже поздно, – пробормотала Саманта, поднимаясь. Это фразой она как бы хотела оправдать свою вспышку и одновременно ставила точку, не желая размышлять об этом дальше.
После влажной духоты ночи прохлада в холле казалась особенно приятной. Дверь за Самантой с шумом захлопнулась, и она заметила, как поспешно Бобби выпустил Калиду из своих жарких объятий. Саманта стиснула зубы. В этот теплый июньский вечер воздух было словно напоен любовью! Настроение у нее внезапно испортилось, она не могла понять почему.
– Добрый вечер, Сэм, – сказал Бобби.
– Добрый вечер, – откликнулась она.
– Вам надо поужинать, – как ни в чем не бывало заметила Калида, невозмутимо поправляя прическу.
– У меня есть еще кое-какие дела, – буркнула Саманта, направляясь в свой кабинет в западном крыле дома. – И есть я совсем не хочу, мне хватит бутерброда.
Саманта вошла в свой маленький кабинет и увидела сестру. Эрин лежала на зеленом диване и просматривала ноты.
– Кажется, над нами пронеслась гроза? Даже здесь было слышно, – проговорила она, не отрываясь от нот.
– Да уж! – Саманта с размаху уселась в кресло и уставилась в стол. – Представь себе, Каллен сделал Уитни предложение, и она ему отказала. Я не могу понять ее штучки, Эрин!
Эрин взглянула на сестру поверх нот:
– Тут все дело в системе ценностей. Ты ее не понимаешь, потому что считаешь важным другие вещи.
– Но я же знаю, что она хочет за него замуж!
– Видишь ли, – улыбнулась Эрин, явно довольная возможностью открыть глаза старшей сестре, – при всех своих хитростях и фокусах Уитни не способна никого повести за собой. Она судит о себе по тому, как ее оценивают другие. Ей кажется, что в замужестве она лучше всего сможет реализовать себя, но при условии, что сама будет устанавливать правила. Вот она и старается заручиться уверенностью, что Каллен будет ее слушаться. Твоя же самооценка не зависит от чужих мнений. Ты не думаешь, что замужество придаст тебе больше значимости. Тебе не понять Уитни, так как для тебя важно оставаться независимой, а она всегда и во всем зависит от других.
– Это ты об Уитни? Не смеши меня.
– Можешь, конечно, упрямиться и стоять на своем – кстати, в этом вы с ней сходитесь. Что-то ты сегодня поздно.
– Извини, пришлось закончить кое-какие дела. – Голос Саманты звучал виновато. – Мне бы очень хотелось поболтаться с тобой по магазинам, съездить куда-нибудь поужинать, но работа не ждет.
– Да, я знаю, что на ранчо всех дел никогда не переделать. Но не волнуйся, Сэмми, скучать мне будет определенно некогда. На следующей неделе окончательное прослушивание – надо не ударить в грязь лицом, так что мне не до веселья.
– Ох, уж эта мне одержимость семейства Ларков!
– Да, мы такие, – усмехнулась Эрин. – Скорее всего здесь влияют гены.
Они еще некоторое время поболтали, стараясь обходить острые углы. Наконец Эрин отправилась спать, а Саманта с тоской уставилась на черные корешки бухгалтерских книг. Как же ненавистна ей была вся эта писанина!
4
День выдался погожим. Воздух наполняли щебет птиц, стойкий запах земли и лошадей. Засунув руки в карманы, Каллен подошел к одному из трех открытых манежей. В центре круга, высокий и подтянутый, стоял Кинан, одетый, как всегда для работы, в коричневые брюки и белую рубашку с длинными рукавами. Отец занимался с Гордым. Вот он отдал команду, подкрепив ее резким щелчком кнута, и лошадь взбрыкнула – скорее от переполнявшей ее энергии, чем в знак протеста.
Каллен уселся на перила и с удовольствием наблюдал за движениями Гордого, полными грации и силы. Лошадь действительно была замечательная. Наконец Кинон обернулся и заметил его.
– Ты опять с утра работал? Не можешь ни дня прожить без этой суеты? – спросил он вместо приветствия.
Каллен не сдержал улыбки: отец всегда выражался предельно прямо.
– Да, целый час говорил с лондонским филиалом, теперь могу дух перевести.
– Да, жизнь у тебя суровая, сынок.
– По-разному бывает. Мама сказала, ты хотел меня видеть?
– Верно. А вообще-то мне хотелось тебя видеть последние девять лет и даже больше. Хорошо, что ты решил пожить с нами подольше, а не заскочил, как раньше, на несколько дней.
– Я тоже рад, что приехал домой.
Кинан умелым движением развернул Гордого и пустил его рысью. Лошадь навострила уши, словно стараясь предугадать, что потребуют от нее дальше.
– Конечно, ни я, ни мать не против того, что ты расширяешь семейный бизнес и приумножаешь состояние.
– Неужели? У меня просто гора с плеч свалилась! – усмехнулся Каллен.
Однако Кинан не принял шутку – в брошенном на сына мимолетном взгляде мелькнула досада.
– Но рано или поздно наступает момент, – продолжал он, – когда даже Маккензи следует остановить. Я просто хочу спросить, что нам с матерью делать со всеми деньгами, которые ты заработал? Мы не собираемся заказывать себе унитазы из золота, как какой-нибудь турецкий султан.
– Я никогда не сомневался в вашем отменном вкусе.
Кинан резко остановил Гордого и сверкнул глазами на Каллена:
– Нам, Маккензи, амбиций не занимать, но мы никогда не переступали границ разумного. А у тебя просто какая-то нездоровая одержимость! Мать это беспокоит, да и мне, положа руку на сердце, последние несколько лет это тоже не очень нравится. По-моему, тебе пора остановиться.
– Слушаюсь, сэр! – Каллен шутливо отдал честь.
– Не ерничай, я разговариваю с тобой серьезно и хочу тебе сказать, в жизни не все крутится вокруг денег, – жестко проговорил Кинан, не давая Каллену возразить. – И еще хотелось бы узнать, что у тебя на уме. Собираешься сиднем сидеть все лето или все же рискнешь хоть изредка помочь?
– Слушай, отец, у меня отпуск как-никак. Кроме того, ты же знаешь: моя главная задача сейчас – уговорить Уитни выйти за меня замуж. А это, оказывается, не так-то просто. Если я стану отвлекаться, тебе не скоро удастся стать дедушкой.
– А ты побольше хлопай ушами, – с досадой откликнулся Кинан, глядя, как Гордый нетерпеливо бьет копытом. – Мне известно, что в пятницу Мисси Баррисфорд увезла Уитни на выходные в Нью-Йорк, а тебе оставалось сидеть и локти кусать.
– Отец, послушай. На ранчо все отлично организовано твоими заботами. Каждая травинка на своем месте, за всеми лошадьми надлежащий уход. Я буду только мешать. – Каллен неожиданно почувствовал, как при этих словах у него больно сжалось сердце, даже перехватило дыхание. – Я стану обузой.
Кинан, нахмурившись, снова пустил Гордого рысью.
– Мы с матерью надеялись, что ты поселишься здесь, когда наконец женишься. Ведь это твой дом, сын.
