Эркюль Пуаро не упоминает о таких преступлениях, как немотивированные убийства, убийства в приступе ненависти, раздражения, бешенства, убийства ради убийства. Когда убивают тех, кто оказался под рукой. Или преступления, совершаемые маньяками, садистами и серийными убийцами. Видимо, во времена королевы детективов их не было или было совсем мало. А может, о них было неинтересно писать? Потому что хороший детектив — это в первую очередь загадка, это — когда до самой последней страницы читатель не догадывается, кто убийца! А стрельба, много крови, серийные убийцы-садисты — это уже совсем другой жанр!
Как бы там ни было, это не наш случай. А вот если предположить убийство в нашем случае, то кто и за что мог желать смерти милой и безобидной женщине?
«Я не специалист, — думала Екатерина, — я никогда не узнаю, откуда взялся яд и как это произошло технически. Но я могу, например, рассуждать о мотивах. И я думаю, если ее убили, то не из-за денег. Месть, ненависть, несчастная любовь — вряд ли! Страх! Кто-то боялся ее! Для кого-то она представляла угрозу! Для кого? Домоседка, не имеющая подруг, не работающая, не очень умная — кому она перешла дорогу? А зачем она приходила ко мне? Чего боялась?»
Екатерина совсем забыла о времени и вздрогнула, когда где-то в квартире стали бить часы. Тоскливое эхо заметалось в гулком пространстве пустой квартиры.
— К делу, — повторила Екатерина и решительно поднялась.
Спальня Елены по коридору направо. Здесь, должно быть. От легкого прикосновения к дверной ручке дверь, чуть скрипнув, отворяется. Внутри комнаты царит полумрак. Белые стены кажутся голубоватыми. Тяжелые темно-желтые портьеры задернуты. Екатерина тянет за шнур, и ткань тяжело уползает в стороны. Становится немного светлее. Похоже, сюда никто с тех пор не заходил… везде пыль… Просторная комната. В центре — большая кровать неполированного дерева, тяжелое тканое покрывало в тон портьерам. Пушистый коврик, черная с белым шкурка козленка, у кровати. Стена напротив окна закрыта темной деревянной панелью до потолка, со встроенными шкафами, которые выдают едва заметные медные ручки. Комод на изогнутых высоких ножках, на центральном ящике — наивная пасторальная сцена, изображающая беззаботного пастушка со свирелью и его юную подружку. Маленький туалетный столик с зеркалом, коробочки, шкатулочки, букетик засушенных цветов в малахитовом кувшинчике, стеклянный зверинец. Екатерина подошла ближе, чтобы рассмотреть фигурки зверей — красный носорог, зеленая лягушка, синий страус, черно-белая панда и еще кто-то лиловый, неузнаваемый.
Две фотографии, в серебряной и деревянной рамках. На одной Елена и Ситников на фоне зимнего леса или сада — видны заснеженные деревья, кусты с ветками, пригнувшимися к земле под тяжестью снега. Елена в легкой светлой шубке, черные волосы красиво рассыпаны по плечам. Ситников в распахнутом коротком пальто, клетчатый темно-красный с черным шарф небрежно выбивается из-под ворота. Они держатся за руки, смеются и смотрят прямо в объектив, явно позируя, дурачась, причем Александр говорит что-то фотографу, видимо, подсказывает, как и что нужно делать. Но поздно, спуск нажат, и птичка уже вылетела. Изображение на фотографии почему-то получилось слегка кривое по диагонали, что вряд ли отвечало замыслу автора. Но не это было главным, а то, что, глядя на эту фотографию, хотелось улыбнуться.
На другой фотографии — Елена, сидящая на деревянных перилах веранды загородного дома или дачи. Виден край стола, банка с полевыми цветами — ромашки, красная полевая гвоздика, цветущая ветка калины. В глубине сада, за перилами — деревья. Елена сидит, опираясь плечом о деревянную колонну, — загорелая, в легком сарафанчике с бретельками, волосы собраны в конский хвост. Юная, прелестная и счастливая! Екатерина ставит фотографию на место.
«Кресло из дворца» с гобеленовой обивкой — в углу. На нем две куклы — золотоволосая красавица в голубом парчовом платье, родом из Германии, толстый младенец из тяжелого пористого каучука, ярко-розовый, в распашонке и ползунках, — и вытертый порыжевший плюшевый медвежонок, видимо, еще из детства.
Китайский черный лакированный шкафчик со стилизованным рисунком — бледно-красные пионы, птички, бабочки и размещенные вертикально тускло-золотистые иероглифы. На нем — тяжелый альбом с металлической застежкой. Екатерина открыла застежку, перевернула несколько страниц. Елена в легком платье смеется в объектив. Пальмы и море. Елена на лошади, на лице улыбка, но неуверенная. Видимо, побаивается. Елена с пожилой парой в каком-то кафе. Елена в знакомой шубке, румянец во всю щеку, лицо радостное. Всюду, Елена. Бедная Елена! Вздохнув, Екатерина вытаскивает одну фотографию, ту, где Елена серьезна и почти официальна, и прячет в сумочку. А вот это интересно! На фотографии две девушки — одна Елена, а другая — незнакомая, видимо, Алина, так они похожи. Екатерина рассматривает Алину. Выглядит старше и значительнее Елены, самоуверенное выражение лица, твердый взгляд. Эту фотографию Екатерина тоже прячет в сумочку. На всякий случай.
Небольшая картина, изображающая яркое голубое море, небо, лодку под парусом с двумя человеческими фигурками, выполнена в нарочитом стиле лубка. Белый ковер на полу. Все вещи изящные, дорогие, удивительно теплые, настоящие. Ни блестящих инкрустаций, ни нахальной позолоты, ни ярко раскрашенных ваз с искусственными цветами. От белого цвета, который преобладает в комнате, веет чистотой и… как бы немного… монашеской кельей? У женщины, которая здесь жила, был хороший вкус. «Жила». — Екатерина вздохнула. Осиротевшие вещи, пережившие хозяйку.
На тумбочке у кровати она замечает маленькую, плоскую коробочку с усиками проводов, через ее прозрачную крышку виден блестящий металлический диск. Екатерина нажимает на клавишу и, замерев, слушает. Раздаются теплые звуки фортепьяно, знакомые аккорды, сердце замирает в сладком предчувствии, и, как всегда, неожиданно, как чудо, возникает, заполняя пространство комнаты, сильный, прекрасный и чувственный женский голос, экстатически вознося молитву Божьей Матери — шубертовская «Аве Мария»! С пластиковой обложки футляра, который Екатерина приняла было за книжечку, смотрит большая чернокожая женщина, красивая нездешней красотой, с гривой вьющихся жестких иссиня-черных волос, в зеленом, глубоко открытом на груди, платье.
Екатерина сидит с закрытыми глазами еще долго после того, как угасает последний звук. Не хочется ни двигаться, ни думать, ни спускаться обратно на землю. Если в мире существуют такая гармония и красота — остальное просто не важно!
Екатерина все еще сидит в «дворцовом кресле». Размышляет. Подводит итоги.
«Не подлежит сомнению, во всяком случае для меня, — думает она, — что Елена боялась кого-то. Это во-первых. И во-вторых, ее смерть не была несчастным случаем или самоубийством. Значит, тот, кого она боялась, добрался до нее. Как? Не знаю и вряд ли узнаю. Охотник и дичь. Кто был охотником и кто дичью? Она представляла опасность для кого-то; этот кто-то знал о ней; она его боялась; пришла ко мне. Ну, с визитом, правда, не все ясно. Почему же она так ни о чем меня и не попросила? Ответа может быть два. Я ей не понравилась — раз! Она не захотела мне довериться — два! И три — не собиралась она ни о чем просить! Тогда зачем? Не знаю. Информация отсутствует. Думать об этом бесполезно, все равно ни до чего я не додумаюсь. Может, все было совсем иначе. Может быть, я ничего никогда не узнаю! Может быть. Но я здесь, и я попытаюсь.
