Космо был воплощением свободы, ваша честь. Ни больше, ни меньше. Потому его так и любили, так им восторгались… а иногда и ненавидели.
ВЕРА
Я не могу дольше молчать.
ЖОЗЕТТА
О нет! Только этого еще не хватало! Что здесь делает эта особа?
ВЕРА
У меня есть право высказаться, ваша честь, потому что я… хорошо знала Андре, отца Космо.
ЖОЗЕТТА
Хорошо знала! Ха-ха! Держите меня! Хорошо знала…
ВЕРА
Нравится вам это или нет, но я должна рассказать о важных вещах, Жозетта. И поскольку мы дошли наконец до сути и заговорили о необычном характере жертвы, подчеркнем: свое призвание Космо унаследовал от Андре. Именно молчаливый отец передал ему безумное желание говорить с другими людьми, будить их, тормошить… Ливанский Кедр только что рассказал нам, как Андре поклонялся деревьям, как осознал в лесах Шантийи и Фонтенбло свою священную миссию, но он умолчал о том, чем закончилось его пребывание в Париже.
Андре чувствовал себя одиноким, страшно одиноким. В гостиницах и ресторанах, где он работал, никого не интересовала его весть вселенской красоты и гармонии. Все чаще и чаще, иногда даже среди дня, с ним случались короткие припадки, он падал на пол, судорожно размахивал руками, бормотал что-то несвязное. Позднее он рассказывал мне, что сохранял ясность рассудка даже во время жесточайших приступов, но это никак ему не помогало. После каждого приступа он надолго впадал в ступор, мучился адскими мигренями. Из-за болезни он часто терял работу, ему нечем было платить даже за жалкую комнатенку у вокзала Сен-Лазар. Андре совершенно пал духом, сдался и вернулся домой, где блудного сына встретили нерадостным молчанием.
Андре терзался мыслью о провале великой миссии, чувство вины разъедало ему душу… А потом он встретил на своем жизненном пути дочку нотариуса и влюбился в нее. Глядя на Жозетту сегодня, ваша честь, трудно поверить, что когда-то она была красавицей. А Андре, эта невинная душа, верил, что физическая красота молодой женщины, как и красота деревьев, говорит о духовном совершенстве.
ЖОЗЕТТА
Да что вы себе позволяете…
ВЕРА
Он объяснял мне все это очень пространно, ваша честь, и не один раз.
Когда я встретил Жозетту, сказал он однажды, мне показалось, что я ее узнал. Я подумал, что она станет для меня тем же, чем были леса. Искорка в ее глазах напомнила мне полную луну над лесом Фонтенбло, я счел это тайным знаком, подумал: Боже, это она! Вот спутница, которую я так долго искал! Она подставит мне плечо, придаст сил, которых мне не хватало в Париже, с такой помощницей я сумею исполнить свою миссию до конца.
Но он быстро разочаровался, ваша честь. Жозетта была слепа и глуха к космическим посланиям, потрясавшим душу ее мужа, ее интересовал не внутренний мир Андре, а быт и только быт.
ЖОЗЕТТА
Давай, мели, грязная цыганка! Выросла в свинарке, а туда же — философствуешь!
ВЕРА
Я принесла присягу, как и все остальные, Жозетта, и повторяю слово в слово то, что рассказывал мне мой возлюбленный.
Когда я говорю с ней, объяснял Андре, она меня не слышит. Я вижу, как мои слова скользят по ее лицу и каплями шлепаются на землю. Она не впитывает их, как Ливанский Кедр. Улыбается в ответ, но я-то знаю, что она ничего не поняла.
Это приводило его в отчаяние, ваша честь. Но Андре был хорошим человеком. И самым незлобивым существом на свете — во всяком случае, до того преступного и непоправимого поступка своей жены. Меркантильность окружающих удручала его, он не мог к ней привыкнуть. Андре никак не мог пережить, что за дивными ореховыми, с золотыми искорками, глазами Жозетты скрывается такой ограниченный, приземленный ум. Брак жестоко разочаровал его.
ЖОЗЕТТА
Заставьте ее замолчать, ваша честь! Ее показания ничего не стоят!
ВЕРА
Но Андре не жаловался. Он не хотел критиковать женщину, на которой женился. Она не злая, повторял он. Она хорошо ведет дом, она делает все, как положено, мне не на что жаловаться… Не ее вина, что она не похожа на деревья. Это я ошибся…
Он не мог простить себе этой ошибки, этого брака, в котором чувствовал себя еще более одиноким, чем в парижской мансарде.
Но Шарль Филипп… Но Шарль… Их сын… А что, если маленький Шарль сумеет разгадать его священное послание… что, если он сможет передать его миру?
Конечно, я и его знала. Он много раз приходил ко мне вместе с отцом… Шарль рос, и в сердце Андре оживала надежда.
Вся карьера Космо, ваша честь, не что иное как дань почтения отцу. Каждый свой номер — осознанно или нет — он играл с одной-единственной целью — помочь Андре залечить рану в душе.
ЭЛЬКЕ
Кто возьмется объяснить природу гения?
Андре действительно рассказывал Космо о тех великих ночах среди деревьев, когда на него нисходило духовное озарение, он описывал ему свои видения и никогда не скрывал, что они причиняли ему тяжкие физические страдания. Для маленького Космо все эти вещи были окутаны флером красоты, тайны и опасности. Я услышал послание, говорил он мне, не столько через слова отца, сколько через страсть и муку, жившие в его темных глазах…
Но продолжим по порядку.
После того как Космо приходил к нам домой, я снова увидела его только через три месяца. Но он мне звонил…
ФРАНК
Мама не понимала, как все это банально и пошло: мужчина — активная сторона, женщина — пассивная, он разъезжает по миру, она его ждет, мужчина выбирает день и час, женщина готова откликнуться на первый зов… Мы поражались, ваша честь, — ну, Фиона была еще слишком мала, но я поражался, глядя, как наша мать, прежде такая независимая, превращается в обычную мещанку.
ЭЛЬКЕ
Знаете, ваша честь, я, как и Андре, сделала все, чтобы передать детям свой взгляд на мир. Увы, мне это удалось намного хуже. Но сейчас речь не о них, вас одного мне необходимо и важно убедить. Поверьте: я ни мгновения не страдала от разлуки с Космо, потому что я ее не ощущала. Космо всегда был со мной. Когда он звонил, я всего лишь узнавала новые детали. Он щедро делился всем, что с ним происходило, я не была сторонним наблюдателем, я ездила с любимым по всему свету. Любовалась из окна номера марсельской гостиницы бело-голубыми кораблями в порту, оранжевыми черепичными крышами домов на холме, увенчанном барочным собором. В Безансоне проживала с ним вместе дождливый день — изнуряющий, свинцово-серый, заполненный досадными мелочами и пробками на дорогах. Он был таким изысканно-мрачным, сказал мне Космо, что стал почти приятным.
Однажды он позвонил мне в девять утра из женевского аэропорта, чтобы пересказать сцену, которую только что наблюдал. За соседним столиком в зале ожидания сидели двое мужчин и женщина, пили кока-колу и курили. Мужчины были одеты в дешевую черную кожу, женщина крашеная блондинка, куталась в шаль леопардовой расцветки. Все трое были молоды — едва ли за тридцать, но от них веяло чем-то порочным и опасным. Рядом с ними играли два маленьких мальчика — бегали туда-сюда по залу и развлекались, как могли, но их крики действовали взрослым на нервы. Эй вы, рявкали они то и дело, да сядьте же, черт бы вас побрал! Заткнитесь! Кому сказано — замрите!
