На следующий день в школе был медицинский осмотр. Сначала в кабинет пошли девочки, потом мы. Раздевшись до пояса, мы, чтобы согреться, боролись друг с другом. Во-первых, все были рады, что отменили урок, а во-вторых, всё-таки медосмотр — все мы немножко волновались. В алфавитном порядке мы подходили к столу. Кроме нашей школьной медсестры Варвары нас осматривали ещё две врачихи из поликлиники.
— Молодец! Сутулиться перестал! — сказала мне Варвара. — Зарядку делаешь?
Я что-то такого не помнил, чтобы я начал заниматься зарядкой, но на всякий случай громко ответил:
— А как же!
Настроение, повторяю, было очень бодрое, возбуждённое.
Потом незнакомая врачиха, достав из чистой баночки палочку от эскимо, открыла мне этой палочкой рот, посмотрела в горло, потом глянула в мою медицинскую карточку, потом — с удивлением — снова в горло.
— У вас тут написано: «Миндалины рыхлые», — повернулась она к Варваре. — С чего вы это взяли?
Варвара заглянула мне в рот.
— Но ведь были же рыхлые, совсем недавно! — растерянно проговорила она.
— И по-вашему, — строго проговорила врачиха, — они могли, — она посмотрела в карточку, — за два месяца таким коренным образом перемениться? Вы когда в последний раз были на курсах усовершенствования?
— Я? В позапрошлом году, — Варвара замигала ресницами, упирающимися в очки.
— Это чувствуется! — проговорила врачиха.
Варвара ещё сильней заморгала. Мне стало жалко её, — она была хоть и слегка бестолковая, но очень добрая. По первой же твоей просьбе отпускала беспрекословно с уроков… при этом смущённо смотрела в сторону, словно не ты её обманываешь, а она тебя!
— Это я сам, — сказал я врачихе, — свои миндалины закалил. Решил закалить их — и закалил. Хожу всё время с открытым ртом.
— Не говори глупостей! — строго произнесла врачиха и долго что-то писала в мою медицинскую карточку.
Потом она поставила меня к измерителю роста, стукнула «ползунком» по макушке, измерила рост, потом кивком направила меня к следующей врачихе.
Вторая врачиха была совсем молодая, казалось, она ещё и не кончила школу. Перед ней в подставке с дырочками торчали пробирки и трубочки — она брала кровь. Каждый, подходя к ней, пытался что-нибудь отмочить, дабы показать, что он ничего не боится.
— Ой, комарик укусил! — сморщившись, завопил Маслёкин, когда она уколола ему палец.
— Не ёрзай! — сказала она ему, но всё равно чувствовалось, что она не такая суровая, как первая.
Прижимая ватку к пальцу, Маслёкин отошёл.
— Мосолов! — поглядев в список, выговорила она, совершив ту же ошибку, что и многие, сделав ударение на втором слоге, а не на третьем. Фамилия вроде бы простая, но все почему-то её коверкают.
— Видимо, это я!
— Садись.
Она ткнула в палец пёрышком, но боли я почему-то почти не почувствовал. Честно говоря, почему-то ничего не почувствовал, даже прикосновения.
— Молодец, малыш! — глядя на меня, одобрительно сказала она.
Потом приставила к пальцу трубочку и, втянув щёки, стала набирать, как обычно, кровь, но уровень в трубочке не поднимался.
— Что такое? — озадаченно проговорила она, поднесла трубочку к глазам, посмотрела.
— Вера! Возьми себя в руки! — строго сказала ей первая врачиха.
Вера взяла вторую трубочку, приставила к моему пальцу. Уровень наконец начал подниматься. Обычно в пальце при этом поднимается тепло, становится даже горячо, но в этот раз почему-то я ничего такого не чувствовал.
Вера наконец оторвала трубочку, поднесла к глазам.
— Что такое? — вдруг сделавшись совершенно белой, пробормотала она.
Я, вскочив, схватил её за плечи, иначе бы она, наверное, упала со стула. Неужели она так боится вида крови? Зачем же тогда занимается этой работой?
— Виктория Фёдоровна… посмотрите… что это? — протягивая трубочку к первой врачихе, проговорила она.
Виктория Фёдоровна посмотрела на трубочку, потом, оцепенев, долго глядела на меня.
— Ну… и чего там нарисовано? — стараясь говорить бодро, поинтересовался я.
Я взял из её застывших рук мою кровь, посмотрел. На вид была обычная кровь, только немножко другого цвета, чем обычно, какая-то слегка желтоватая.
— Ну что? Мне на пенсию пора? — по-прежнему весело спрашивал я, ещё и подмигивая при этом Маслёкину, но душа моя, честно говоря, похолодела.
— Ну-ка покажи! — рядом появился Гага, протянул к трубочке руку.
— Ни в коем случае! — выкрикнула вдруг Виктория Фёдоровна и, выхватив у меня трубочку, сунула в сумку.
— Всё абсолютно нормально! — сверкая очками, заговорила она. — Просто у ребёнка… несколько необычная… группа крови.
— А… какая? — растерянно спросил у неё я.
— А… какая у тебя раньше была? — спросила она.
— Н-не знаю. Первая, кажется…
— Вот видишь, ты сам не знаешь! — строго проговорила она. Потом выписала мне какую-то бумажку на бланке, протянула: — Вот. Сходишь на исследование в поликлинику. Ничего страшного. Может быть, просто неизученный феномен.
— А когда идти? — спросил я.
— Завтра, с самого утра.
— А уроки?
— Уроки… можешь пропустить.
— Ну повезло тебе, феномен! — пробасил Маслёкин.
Все засмеялись, но смех оборвался как-то быстро. Все смотрели на меня как-то настороженно, изучающе. Да и у меня самого, хоть я и смеялся вместе со всеми, настроение было отнюдь не весёлое.
— А меня в поликлинику посылают на обследование! — небрежно, с набитым ртом проговорил я во время ужина.
— Почему это? — побледнев, почти как та врачиха, спросила мама.
— Какая-то кровь у меня не такая оказалась, — небрежно сказал я.
Родители молча переглядывались.
— Ну и что теперь будет? — спросил отец.
— Ничего! — сказал я. — Чувствую-то я себя нормально! Изучат. Потом, глядишь, на какую-нибудь всемирную медицинскую конференцию пошлют. Прославлюсь!
— Не надо нам такой славы! — все ещё бледная, проговорила мать.
— Ничего! — бодро проговорила бабушка. — У нас в деревне тоже жил один мужик. Ну, мужик и мужик. Похуже даже, чем остальные. А потом оказалось — целых два сердца у него. И ничего! Прожил жизнь не хуже других.
Честно говоря, я обрадовался рассказу бабушки. Кто, собственно, сказал, что у всех людей всё одинаково должно быть? Феномены, они ведь тоже нужны!
