— Приходит ко мне, весь такой военный, типа рейнджер. Говорит, возьми к себе, я снайпер. — Ромка прыскал от смеха. — Я смотрю, блядь, ну какой он, на хер, снайпер, в корову, наверное, с десяти метров не попадет. Спрашиваю, какое оружие знаешь? С чем работал?
— СВД-2.
— Приношу ему винтовку, говорю, стреляй. Вижу, не стрелок, первый раз в жизни ружье держит, максимум второй. Но берет уверенно, можно сказать, даже деловито, целится. — Гизатулин весь красный, говорит сквозь слезы и смех. — Я такой наглости отродясь не видел, такой деловой, ни один мускул на лице не дрогнет. Спрашиваю:
— Раньше стрелял?
А он мне:
— Стрелял.
— Попадал?
— Пока нет. Но попаду.
— Ну как такого не взять? Это же чудо… А в бою отличился, двух чехов снял. Степаныч сказал, что будет ходатайствовать о награждении.
Просмеялись. Степаныч встал со своего места. Все замолчали.
— Я входил в Грозный пять лет назад, в декабре 94-го, у меня на глазах умирали наши пацаны. Срочники, дети почти! Танки как свечки горели. А вся страна тогда встречала Новый год. Пили шампанское, желали друг другу счастья…
Потом, уже в январе, когда подмога подошла, стали ребят собирать. Трупы валили в кучу, как мешки с картошкой. Многим некуда было даже бирки прикрепить, ни рук, ни ног. Номера писали йодом или зеленкой… Там, где написать было можно.
И я пообещал сам себе, что помнить буду, помнить это всегда… Давайте третий тост за них, за всех. За Серегу Манаенко, Володю Извекова, Женю Магера. За ребят с Сибири, Кубани, Дона, Рязани. За русских солдат, погибших в Чечне!
Не чокаясь, выпили за погибших. С минуту Степаныч молчал, что-то обдумывая. Затем сказал:
— Водку в сейф. Всем отдыхать, завтра работа.
Укрывшись бушлатом, я закрываю глаза. Пытаюсь увидеть в темноте себя через год, пять, десять… Что со мной будет завтра? Кто я в этом мире сейчас и что я делаю здесь? В этом промокшем, холодном и враждебном краю. И бьется в памяти одна и та же строчка из песни:
…что ж, обычные дела, нас с тобою нае-е-е-бали…
Надо не забыть подшить к бушлату карманчик для гранаты. Очень хороший аргумент в безвыходной ситуации…
Праздник закончился…
НАГРАДА
Из комендатуры приходит Степаныч. Долго смотрит на нас, говорит:
— Военному коменданту звонили из Ханкалы, приказали подготовить наградные документы на Дронова. К Мужеству!..
— Да ну? Хотели же Олега к ордену?
— А Дронова за что? Какие подвиги?..
— Там, — Степаныч показывает на потолок, — телевизор тоже смотрят и лучше нас знают, кто более достоин. Товарищ майор перед камерой смотрелся очень мужественно. К тому же боевиков победил!
Начальство уже подготовило представление. Я читал: «За проявленные героизм и самоотверженность».
Ребята ропщут:
— А нам, Степаныч, видать, не судьба награды носить. Не заслужили!
Степаныч улыбается:
— Не за награды воюем, хлопцы. За идею. За державу!
Потом выдерживает театральную паузу, добавляет:
— Это еще не все. Журналистку тоже наградили, медалью… За укрепление боевого содружества.
Повисает тишина. Ребята не смотрят друг на друга.
Через три недели ротный надраил берцы, нацепил новый камуфляж и укатил в Ханкалу. Вернулся довольный. С орденом.
ОЛЕГ
Олегу дали десять суток отпуска, он получил боевые и укатил в Моздок. Но через десять дней он не вернулся, не вернулся и через двенадцать. Русские, жившие на станции, рассказали, что несколько дней назад видели какого-то контрактника без оружия, который остановил «Жигули».
Олега нашли в лесочке местные. Когда мы примчались туда на двух бэтээрах, он лежал на животе со связанными сзади руками. На руках были отрезаны пальцы, отсутствовало ухо, на лице застыла мука. Ухо у Олега было отрезано при жизни, потому что лицо было в крови. Тело накрыли плащ-палаткой, из-под серого брезента торчали ступни в носках. У Олега были хорошие берцы. Сняли. Наверное, перед тем, как убить. Или после?..
— Суки-и-и!
Когда Олега несли к машине, его ступни качались в такт нашим шагам.
Упокой, Господи, души рабов твоих, за Отечество на чеченской войне живот свой положивших.
КЛОК
Вместо Олега к нам перевели бойца из первого взвода. Ему лет тридцать. Невысокого роста, худощавый, с довольно длинными руками и короткими кривоватыми ногами.
Меня раздражает его маленький рост, редкие волоски на небритом подбородке, напускная веселость.
Как оказалось, не меня одного. Шашорин вполголоса ворчит:
— Блин, как же ему бабы-то дают? Он же скользкий, как улитка.
Новенький услышал. С улыбочкой повернулся вполоборота:
— Ну ты-то не баба! Чего беспокоишься напрасно?
Посрамленный Шашорин отворачивается к стене. Новенького зовут Андрей Клоков. Значит — Клок. Он тут же задружил с Ромкой Гизатулиным. О чем-то с ним шушукался, подарил свою новенькую разгрузку.
Дня через три Клок отличился, застрелил Прапора. Прапор — это не человек, собака. После бомбежек и пожаров в Чечне многие из них оказались на улице. Питались на помойках, жрали мышей, лягушек. Говорили даже, что ели и человечину. Прапору удалось прибиться к людям. Крутился при солдатской кухне. Хороший был пес, не злой, не агрессивный. Кто-то раньше, случайно или по злобе, облил его кипятком. По всей спине тянулся шрам от ожога, похожий на погон. Потому его и назвали Прапором.
Вот его Клок и убил. Опробовал винтовку.
Пес, вытянув лапы, лежал на земле в луже крови. На спине чернел старый шрам.
Пришел Прибный. Спросил:
— Зачем?
— Так чеченской же породы, Степаныч! Чего их жалеть.
Прибный сплюнул:
— Креста на тебе нет. Тварь безвинную не пощадил.
С Клоковым перестали разговаривать. Вечером в кубрике Ромка бросил ему подаренную разгрузку.
— Дать бы тебе в едало, тварь!
Вечером поспорили, что будет делать Клок. Попросит прощения или сбежит?
ЧЕЧЕНЕЦ
Прошло несколько дней. Тело Олега отправили в Моздок, на холодильник. Уже оттуда его должны были отправить родителям. Мы несли службу, случившееся потихонечку забывалось.
Ничего не забыл только Прибный. Он несколько раз ездил на станцию, о чем-то говорил с местными.
Однажды ночью я проснулся от толчка. У кровати стоял Прибный.
