Он попытался вырваться, но кольцо все сжималось, заставляя его тело все больше вздрагивать, рот открывался все шире, а глаза были готовы выскочить из орбит.
Темнота наступила сразу за болью. Обмякшее тело осело на пол.
Гость подошел к нему и перевернул носком черного ботинка. Теперь безжизненные глаза смотрели в потолок, пытаясь сохранить память о нем как о последнем, что довелось увидеть в этой жизни.
«Ты сделал это потому, что боялся меня?» — спрашивали эти глаза.
Человек помолчал, задумчиво рассматривая свою жертву, и холодно ответил этим глазам:
— Нет.
С этими словами он спокойно вышел из дома в ночь, где первые снежинки кружились над землей, делая вид, что ничего не заметили.
Анна поцеловала Павлика, уже засыпающего — такого теплого и мягкого. Он прижимал к груди своего плюшевого медвежонка, и, когда она подоткнула одеяло и медвежонок немного отодвинулся, покорный ее движениям, малыш вздрогнул, приоткрыл глаза и прижал его к себе теснее.
Анна улыбнулась.
Сегодня она окончательно поняла, что все и в самом деле у них будет хорошо.
В ее кармане хранилось новое письмо. То, которое она только что достала из ящика. Сейчас она уложит детей и прочтет его. Больше всего сейчас она боялась отказа. И втайне надеялась на него — такая резкая перемена в жизни сейчас немного пугала ее.
Душка еще не спала. Быстро спрятав книгу под подушку, она выключила ночник.
— Я все видела, — строго произнесла Анна. И, потянувшись, достала из-под подушки очередной опус Стивена Кинга. На сей раз перед ней был «Куджо». — Даша! Мне все-таки кажется, что тебе еще рано это читать!
— Мама! Я уже…
— Взрослая, знаю. Но мне бы хотелось, чтобы ты побольше читала светлых книжек. А то твое мировосприятие и так чересчур мрачно…
— Мам, ну можно?
Анна вздохнула. Она совершенно не умела говорить «нет». Да и сегодня ей не хотелось портить ощущение праздника. Улыбнувшись, вернула дочери книгу.
— Только потом не жалуйся, что ночью тебе снились кошмары.
— Хорошо. — Душка схватила книгу и снова включила ночник. Анна чмокнула ее в щеку.
Мир вокруг был наполнен покоем и дыханием тихого счастья. Анна так хотела оставить в себе эти ощущения, что вышла на балкон и вдохнула в себя эту пьянящую, спокойную, сладкую тишину ночи. Где-то там, далеко-далеко, этот сказочный поселок, ее прибежище и утешение… Ей захотелось оказаться там сейчас же, немедленно, потому что там — она в это верила! — такая вот волшебная ночная свобода будет всегда. «Ну хорошо, пусть не сейчас, — согласилась она. — Пусть спустя какое-то время, но — это будет!» И она забыла про все наваждения и видения, полностью отдавшись радости ожидания и мечтам о доме, в котором она забудет про все несчастья и снова научится улыбаться, о небольшом поселке со странным названием… И этой радости ее не могла сейчас помешать даже близость проклятой детской площадки.
Той, на которой в тот роковой вечер оказались Мишка и Аранта.
Воспоминание подействовало на Анну как удар. Она почувствовала, как боль возвращается, кидаясь к ней, заставляя закрыть глаза.
Она достала конверт. Письмо получила сегодня, но боялась распечатать конверт — а вдруг ей снова напишут, что надо ждать, ждать, ждать… У нее больше нет сил ждать. Ей так хочется, чтобы человек, из-за которого ее мечты никак не могут сбыться, исчез, испарился… Да, она уже начинала его ненавидеть — зачем он занял ее дом и не желает его освобождать, если ему пришло в голову уехать из этого чудесного поселка? Почему он не уезжает?
Вот и сейчас она только дотронулась до конверта, достала его — но еще не распечатала.
Чтобы успокоиться. Только чтобы успокоиться… Как наркоман. «Боже, я уже напоминаю самой себе безумную, — грустно улыбнулась она. — И мысли какие-то безумные. Надо открыть конверт и прочесть письмо».
Преодолеть свой детский страх перед неизбежным.
Распечатав конверт немного резким движением, она достала совсем маленький листочек бумаги и, развернув его, прочла:
«Ваш дом наконец-то освободился. Мы рады будем принять Вас в нашей Старой Пустоши в субботу. Машина будет ждать на автобусной станции».
«Все, — радостно и вместе с тем немного обреченно подумала Анна. — Вот все и решилось — само собой. Значит, это судьба…»
Она огляделась. Ей стало очень грустно — как всегда, когда ты должен попрощаться с тем миром, в котором прожил достаточно долго. Сейчас Анне показалось, что это прощание чем-то напоминает смерть.
Она не могла бы дать определение своему странному состоянию, когда слезы смешиваются со смехом, а радость предчувствия новой жизни тесно сопряжена со страхом. И почему-то самой больной была мысль, что уже никогда не увидит она этой детской площадки. Никогда… Как будто и ее несчастный сын, и верная Аранта навеки останутся там, в темноте, а ее тут не будет. Боль кольнула в сердце так сильно, что Анне пришлось взять себя в руки, чтобы не закричать.
— Все равно уже ничего не изменишь, — сказала она укоризненно молчащим стенам дома, где они прожили так долго. — Шаг уже сделан, и я не собираюсь отступать. Вы же знаете — это не в моих правилах!
* * *
На город опустилась ночь, и снег стал сильнее. Он кружился за окном, изо всех сил пытаясь стать метелью, но пока еще это у него не совсем получалось — как у ребенка, пытающегося выглядеть взрослым…
«И все-таки, кажется, начинается зима, — подумала Душка, смежая веки, уставшие и поэтому вполне готовые ко сну. — Кажется, наступают холода…»
— Как же этого не хочется — холода и снега, — вздохнула она. — Но куда от этого денешься?
* * *
Если бы сейчас Игоря спросили, что ж его так раздражает — то, что он напился, и теперь вместе с трезвостью начинается какое-то — тьфу, зараза, — верчение мира вокруг своей оси, чуть было не сказал — стола, или наступление ночи, или во-он тот засидевшийся мормон, он бы сказать не мог.
Раздражало-то сразу все. И похмельный синдром, скручивающий желудок, и наступающая темнота, свидетельствующая о приближении зимы, и снег, что колол щеки, а уж о мормоне-то этом толстоморденьком и говорить не приходилось, как он его раздражал! Просто больше всего!
Тем более что обойти эту физиономию с радужной улыбкой у Игоря совершенно никакой возможности не было — мормон притаился прямо рядом с остановкой трамвая, на которую, собственно, и держал путь Игорь, движимый вполне законным желанием как можно скорее попасть домой. Мормон же кутался в легкую куртку, из-под которой предательски выбивался воротник белой рубашки, прихваченный черным галстуком, и робко оглядывался по сторонам, еще немного надеясь поймать в сети религии заблудившихся путников. Игорь как раз и выглядел таковым, поэтому его приближение мормон встретил радостно и сразу же изобразил на лице «чииз».
