хлопал глазами. Собачник надел штаны, пошел из квартиры. В паху стало мокро. Уже на лестничной клетке он услышал выстрел. Назимов нагнал его на первом этаже. Он еще не попал в кобуру теплым стволом пистолета – руки, не имевшие привычки к расстрелу, подчинялись скверно:
– Когда же вы, гады, научитесь за собой убирать?
Валька
Третья картинка была отчетливее и резче остальных. Я чувствовал мозоли на руках собачника, сквозняк на голой его пояснице, мокрый пах. Мне почему-то стало не по себе, что мои модные короткие штаны остались сухими. Я не мог объяснить себе это чувство. И не знал, что с ним делать.
Мы сидели на ящиках между сараями и котельной, по очереди рассматривали куклу и сломанное дерево, нацарапанные на найденной нами сандальке. Каждый, подражая собачнику, хотел подцепить ее мизинцем как крючком. Но она была тяжелой, и только Юрка смог ее удержать.
– А это что за линии? – спросил он.
– Какие линии? – Маргаритка придвинулась ближе.
– Да вот. – Юрка ковырнул сандаль ногтем. – Как будто мимо нее пули свистят.
– Какие в лесу пули? – спросил я.
– Обыкновенные пули, – сказал Юрка. – В общем, ее надо поймать, и все дела.
– Поймала одна такая, – усмехнулась ты.
– Что-то дерево больно маленькое, – с сомнением сказала Маргаритка.
– Это не дерево маленькое, а кукла большая, – сказал я.
– Я тоже деревья валю. – Юрка замахал рукой, будто это не рука, а немецкий штык-нож. – Вот так! Так! Жжих! Жжах!
– Хоть с ножиком, хоть без, кое-кому куклу сроду не поймать, – сказала ты. – Кое-кто еще ни одного нормального дерева не свалил, а уже воображает.
– Кто это воображает? – насупился Юрка.
– Кое-кто! – еще раз отчеканила ты.
– Если все вместе пойдем, то поймаем запросто. – Юрка хотел, чтобы слушали только его. Он любил командовать и второй день называл себя кем-то вроде первопроходимца. – Еще Сашку Романишко возьмем. Он точно знает, где Ленка эту куклу видела. Стырим из дома бельевые веревки, чтобы куклу связать, и пойдем.
– И будем дураки, – сказал я.
На этот раз терпение Юрки кончилось, и он встал против меня на расстоянии вытянутого носа:
– Кто дурак? – спросил.
Я разглядывал его коленки и никак не мог заставить себя посмотреть Юрке в глаза. А еще подумал, что хорошо бы стукнуть Юрку палкой по руке, как били в лагере тетку. Но палки рядом не было. Пришлось отвечать:
– Не знаю.
Ответ прозвучал уверенно с железом в голосе, но так тихо, что никто не услышал.
– Чего сказал? – Юрка поднял кулак.
– Ничего, – ответил я еще более вызывающе, но, наверное, тихий голос случился у меня из-за того, что вчера под водой наорался, а может, это надвигалась какая-нибудь ангина.
– Тааак, – протянул Юрка.
Это означало скорую оплеуху и поджопник.
– Если будете валяться, – Маргаритка стала заплетать косичку, – то тут говна полно.
– Интересно, зачем здесь какают, если у каждого в доме туалет? – спросила ты.
– Это новосельские после танцев. Им от клуба до дома долго терпеть, – ответила Маргаритка.
– В клубе тоже туалет есть, – сказала ты.
– Он маленький, и в него всегда очередь. И вообще – какать лучше всего на свежем воздухе.
Вы беседовали так, как будто нас с Юркой вообще не было. От такого женского невнимания драться Юрке расхотелось, и он опустил руку:
– Я тебя запомнил, слабак.
Будто раньше он меня все время забывал.
Повернувшись ко мне спиной, Юрка противно загундосил:
– Бабуска, бабуска, там кто-то под окнами ходит. Я боюсь, бабуска.
Я надеялся, что все уже забыли слова твоего отца. А оказывается не забыли. Маргаритка и ты смотрели на меня с жалостью. Это уже совсем никуда не годилось. Напасть на Юрку, все равно что самому о стену стукнуться. Раньше я никогда такого бы не сделал. А теперь, неизвестно почему, сделал. Я подбежал к Юрке и, как собачник немку, что есть сил его обнял. Мое изобретение было что надо. Мало кому придет в голову обниматься в такой момент.
Потом мы упали. Потом он мне все равно накостылял. Зато от него теперь пахло говном. И от меня тоже пахло. Но ты все равно взяла меня за руку, когда мы шли домой. Ты незаметно щекотала пальцем мою ладонь и говорила, что я очень смело и ловко напал на Юрку, что у него от удивления тут же срослись брови и он теперь всю жизнь будет так ходить.
Осталась лишь одна неудобная мысль – что теперь будет с дядей Гошей? Я все-таки любил, когда он приходил к нам в гости, ел теткин щавелевый суп с яйцом, мне нравилось вспоминать, как мы вместе чуть не утонули. Однажды дядя Гоша подарил мне игрушечную мандолину. Она была сделана из дерева и гудела, как настоящая. Одно время я складывал в нее фантики «Хаджи-Мурата». Стоило лишь встряхнуть ее, как внутри начиналась нешуточная возня. Хаджи-Мураты выясняли, кто сильнее.
– Что такое абили? – спросил я.
– Алиби, – поправила ты и с подозрением понюхала свою руку.
Вечером я рассказал дяде Гоше про тень куклы на стене, про доктора Свиридова, про холмик в лесу, про сандальку и даже нарисовал на полу то, что нацарапала на мыске Ленка. Только про картинки не рассказал. Было непонятно, к чему они и как о них говорить. Еще в начале лета у меня не было тайн. А теперь они копились изо всех сил. Я даже стал путаться, для кого какая тайна – тайна, а для кого какая тайна – не тайна.
Мы сидели на табуретках под единственной горевшей в котельной лампочкой. Дядя Гоша курил. Сильная затяжка осветила его лицо.
– Она так и сказала: «Илья Андреич»? – спросил дядя Гоша.
– Она просто так сказала. Она же не видела, кто за окном стоит.
Иногда взрослых интересует всякая фигня. Дядя Гоша не смотрел на меня, и лицо его стало острым, как немецкий штык-нож.
– Забор котельной из белого кирпича сложен – он свет хорошо отражает. Вот тень у вас в комнате и оказалась. – Страшно как на озере ему не было. Только любопытство и внимание к непонятному. – Тот, кто под окнами шлялся, хотел, чтобы вы его тень заметили и сандаль нашли. Потому и травой шуршал. Если ноги поднимать и аккуратно на землю ставить, то от травы шороха нет. – Дядя Гоша бросил окурок в печь. – Сандальку, которая у тебя, в мусорку выкинь.
Слово?
– Слово. А почему?
– Если тот, кто сандальку к котельной подбросил, узнает, где вы вторую нашли, то подумает, что вы что-то про него знаете. Убийцы
