ночь, но ночь неотвратимо наступала вновь. Я с ужасом ждала своей очереди войти в ночные комнаты, и даже малодушно думала о том, чтобы покончить с собой, но никто не теребил меня и не заставлял принимать решений.
Июньским днем я развешивала во дворе белье после понедельничной стирки. Чистое, пахнущее свежестью, оно неприятно липло к рукам и лицу, и свежий ветер, как нарочно, дул в мою сторону. На траве лежала Мушка, черная толстая кошка госпожи, и желтыми глазами пристально глядела на трепещущую ткань. Я не прогоняла ее; наоборот, я любила ее, а она отвечала мне взаимностью и иногда даже просилась на руки.
Но стоило мне отвернуться к корзине, и маленькая бесовка набросилась на край простыни, оказавшейся преступно близко от нее. Я ахнула и зашипела на нее, и кошка кубарем спаслась под ближайший куст.
— Милая девица, — послышался знакомый мужской голос со стороны дома. — Твоему шипенью позавидовала бы любая кошка.
Жар опалил меня с головы до ног; доктор вернулся!
— Господин доктор, — к счастью, госпожа Рот побоями смогла меня выдрессировать так, чтобы не показывать, что творится на душе. Я повернулась к нему и сделала быстрый книксен, стараясь глядеть только под ноги. — Вы ищете кого-то?
Доктор вытащил из-за обшлага рукава платок и промокнул им лоб. Он ничуть не похудел с нашей последней встречи, даже наоборот — ткань камзола натянулась на обширном брюхе, и одна из блестящих пуговиц грозила оторваться при каждом движении толстяка. Я глядела на нее, размышляя, как не повезет тому, кто случайно окажется в тот миг рядом.
— Я пришел к тебе, — он выдохнул, и я перевела взгляд на его лицо.
— Ко мне? — переспросила я неуверенно, и невнятное подозрение забрезжило в душе.
— Твоя хозяйка хочет удостовериться в твоем здоровье, — он подмигнул так, что жирная щека затряслась, как студень из свиных ножек. — Она хотела послать за тобой, но я подумал, что мне не помешает чуть-чуть пройтись. Прелестная погода, верно?
Я пожала плечами: погода меня не интересовала. Гораздо больше меня обеспокоило то, что мадам решила мной заняться. Доктор неверно истолковал мое молчание и приподнял бровь, слишком черную на напудренном лице:
— Ты боишься меня, Камила?
— Немного.
Он довольно засмеялся и подошел ближе. От него сильно разило потом и духами: смертоносное сочетание в жаркий день.
— Не надо меня бояться, милая. Ты мне нравишься, девочка. Сразу понравилась, как увидел. И я желаю тебе только добра, по-отцовски, — доктор говорил вкрадчиво, опутывал меня паутиной из слов. Еще недавно я бы кинулась в ноги тому, кто стал бы обещать мне отцовскую заботу, но сейчас безоглядная вера во мне умерла.
— По-отцовски? — опять переспросила я. Мне смутно померещилось спасение в его словах, но я не знала, как ухватить за хвост верткую мысль и как применить ее в деле.
— И никак иначе, — торжественно произнес доктор и положил свою ладонь мне на щеку, легонько поглаживая мою кожу. Мне хотелось сбросить ее, но я пересилила себя и взглянула ему в глаза.
— И отец оставит дочь здесь?
— В мире много мест гораздо хуже, девочка. Поверь, тебе еще повезло…
Я потупилась, изображая смущение.
— Вы мне нравитесь, — слова прозвучали робко, как надо, и я надеялась, что ложь мне зачтется. — Но ведь я не смогу быть вашей… дочерью.
— Почему? — его рука замерла, и он склонился надо мной. От отвращения и приторного запаха меня затошнило.
— Потому что это будет нечестно, господин. Мадам говорила о моей судьбе, и мне ведь принимать не только вас, получается, что я вас обманываю… — кажется, я несколько переборщила с наивностью, и он недоуменно замолчал.
— Это я могу решить, — наконец ответил доктор, и тугой клубок внутри меня распустился: этот человек все же подумал, что я совсем глупа и понятия не имею о своем будущем. — Чтобы никто тебя не трогал.
— Я была бы этому счастлива.
В то время я и впрямь была наивной. Я думала, будто один нелюбимый мужчина лучше, чем много, как будто в этих делах есть выбор и можно заключить договор с совестью. Доктор казался мне спасением, и я совсем не гадала, в какую ловушку заведет меня это согласие.
- Ах ты, маленький цветочек…
Он прижал меня к себе, распустил завязки на моем чепчике, и что-то мокрое, неприятное, теплое ткнулось мне в ухо, оставило склизкий след от мочки до кончика. Мне хотелось умереть, исчезнуть, закричать, но я просто стояла столбом, не смея сопротивляться ему. К счастью, он быстро отстранился, верно, вспомнил, что здесь нас могут увидеть, и велел мне возвращаться в дом, удалившись наперед меня. Я развесила оставшееся белье, сунула чепец в карман и поплелась назад, так медленно, как будто каждая нога была сделана из свинца.
На кухне я посмотрелась в ведро, чтобы увидеть свое отражение: раскрасневшуюся нескладную девчонку с непримечательным лицом. Слишком тонкие губы, нос широковат, большие глаза с темными полукружьями под ними, челюсть тяжела, а шея – как ножка одуванчика: никакого сравнения даже с покойной Марией, не говоря уже об Аранке. Мне хотелось вымыть себе ухо, которое целовал доктор, но при кухарке я не решилась.
Наверху меня уже ждала госпожа Рот, сжимавшая сегодня губы особенно плотно. Доктор стоял посреди моей каморки, недоуменно оглядываясь, и на лице у него была написана брезгливость. Я опять сделала книксен, и старуха взяла
