class="p1">Оказалось, мой кунак, который раньше жил в роскоши и богатстве, еле сводит концы с концами. В его поведении даже в бедности чувствовалось достоинство, он делился с гостем — со мной — последним куском. Дома холодно, не заготовлено дров на зиму, крыша протекает. Дом совсем не ухожен, жена болеет, и сам он уже немощный старик.
Рано утром я встал, кунаку ничего не сказал, попросил топор у соседа, завёл машину и поехал в лес. За полдня заготовил полную машину дров, выгрузил их во дворе кунака, разложил, распилил, наколол. Поднялся на крышу и подлатал, где она протекала. Растопил печь, сделал хороший чай, налил всем троим и сел со стариками за стол. В комнате стало тепло и уютно. Трещали горящие дрова, легко шипел чайник, тикали часы. Старики молчали.
И я спросил у кунака:
— Ну что, дядя Карло, доволен ты? Как тебе чай?
Старуха заплакала и начала на грузинском благодарить меня. А старик махнул рукой и промолчал. Я чувствовал себя безгранично счастливым, мы оба понимали смысл этого молчания.
Вместе с тем погода ухудшалась, а мне надо было, пока перевал не закрылся, обратно в горы. С большими трудностями, через снега и бури я добрался до Бежта. В ту ночь выпал большой снег, и моя любимая солнечная Грузия, и кунаки остались на той стороне.
Я радовался, что успел им заготовить дрова. Это была одна из моих последних поездок в Грузию, по моей личной дороге. А потом её у меня украло государство.
Российские пограничники закрыли дорогу и границу и навсегда лишили людей возможности поехать в Грузию через Бежта. У Кебедова забрали дорогу, которую он делал для народа и для себя без помощи государства. А у нас у всех вместе с Кебедовым забрали Грузию и Азербайджан, родственников, которые живут в Цоре, многовековую историю и дружбу с людьми на той стороне.
Выживший
Это была поздняя осень 1946 года. Жители верхнего участка Тляратинского района через перевал спускались в Алазанскую долину, в Джаро-Белоканы, чтобы привезти оттуда пропитание на зиму — пшеницу везли, кукурузу. Поехал туда вместе с женой один тлебелав (житель Тляратинского района). В пасмурное осеннее утро он вышел с женой на базар в Белоканах, чтобы купить кукурузную муку для семьи. На базаре один джарский старик показал ему на облака, которые затянули небо, и сказал:
— Ожидается снегопад. Если тебе в горы надо, то вряд ли успеешь, никто не успеет в такую погоду… Между Белоканами и Джурмутом Большой Кавказский хребет, где снега бывают почти до лета.
К словам старика молодой человек не прислушался. Рискнул пойти в горы. Там, в горах, семья, маленькие дети, которые ждали родителей. Нельзя было не идти. Они с женой шли пешком, каждый на спине нёс больше половины мешка кукурузной муки и разную мелочь. Когда приблизились к перевалу, уже шёл снег, усиливался ветер. Горец с женой остановились и посмотрели на оставшиеся внизу Белоканы.
— Если за три-четыре часа успеем перейти самую вершину, то по ту сторону будет легче, — сказал мужчина молодой жене.
Она плакала и умоляла: «Вернёмся обратно. Мне всё хуже становится, я не смогу больше километра пройти, а снег и буря всё усиливаются!».
На подъёме от Белоканов они встретили всадника, спускавшегося с гор. Он объяснил молодому человеку, что перевал практически закрыт и не смогут они перейти.
— Тем более, женщина не сможет, видно, что она совсем слабая, — сказал он. Жена сказала, что не пойдёт дальше.
Горец бросил на неё суровый взгляд и, не повысив голоса, сказал: «Ты хочешь вместе с падарав (азербайджанцем) вернуться?».
Она поняла упрёк и молча последовала за мужем. Ветер бил им в лица. Азербайджанец ещё помедлил, глядя, как теряются в начинающейся снежной буре два тёмных силуэта, и продолжил свой путь. На следующее утро во дворах Белоканов были метровые сугробы. И азербайджанец сказал белоканцам, что один тлебелав с женой пошёл в горы против бури. Судя по снегу, вряд ли он дошёл до дома, скорее достанутся их трупы волкам на перевале. Узнать о его судьбе невозможно — тогда не было никакой связи гор с Цором. Оставалось дожидаться весны и открытия перевала. Прошла зима, наступила долгожданная весна. Два джурмутовца, дядя моего отца Али и его друг Шамсудин, отправились в Белоканы, чтобы забрать лошадей, оставленных там на зимовку. Почти полдня прошло, пока они добрались до перевала. Вытащили мешочек с толокном и сыром, пообедали и прилегли чуточку отдохнуть. Али почти задремал, а Шамсудин всё не мог успокоиться, время от времени с тревогой оглядывая окрестности. Вдруг он вздрогнул, оглянулся и крикнул Али:
— Ты слышал?!
— Что?
— Какой-то шум…
— Где?
— Где — не знаю, появляется и исчезает.
— Кажется, это шум куропаток, нет?
— Не знаю… нет!!! Нет!!! — крикнул он и побледнел.
— Я слышу зикру, зикру это!!!
Али потом рассказывал моему отцу, а тот передал мне. «Вокруг не было ни души. Только скалы, снег, и будто из-под земли шёл голос. Мы побежали на звук. С каждым нашим шагом этот хриплый слабый голос, читающий зикру, становился отчётливей и больше походил на человеческий. Мы обогнули обломок скалы, спустились чуть ниже и оказались перед громадным сугробом. На его белом боку темнело отверстие. Мы заглянули туда. Спиной к нам лежал человек и читал молитву. Худой как скелет, полуживой, он читал без остановки и слегка кивал головой то в одну, то в другую сторону.
— Ле-е!!! — крикнул я.
Лежащий не повернулся. Я запрыгнул внутрь и шлёпнул его по плечу. Он вздрогнул, медленно, тяжело повернулся, и тут же закрыл глаза от резкого солнца. Его лицо бледное, заросшее бородой, было таким измождённым, что глаза казались огромными. Он всё время мелко дрожал и не мог говорить. Я схватил его под мышки, вытянул наружу и потащил по снегу дальше от сугроба, на солнце.
— А с ней что будем делать? — спросил меня Шамсудин.
— С кем это, с ней? — спросил я.
— Ты там женщину не увидел? Она мертва, — сказал Шамсудин.
Я кинулся обратно, и только тогда почувствовал сладковатый трупный запах. Она лежала в уголке снежной пещеры. Недалеко от неё, там, где лежал мужчина, был почти пустой мешок. Когда я поднял его, оттуда высыпалась горстка кукурузной муки… Они с женой вырыли эту нору, чтобы переждать бурю. Но, когда буря кончилась, оказалось, что перевал завалило. Не было дороги вперёд, к дому. Не было её и назад, в Белоканы. Через месяц жена умерла. Пять месяцев он провёл рядом с её трупом, питаясь кукурузной мукой, которую они не донесли своим детям. Выжил.
— Я помню его, он приходил
