без приключений. Когда четверо предприимчивых белуджей[152] попытались стрясти с путников деньги, Массон тепло их поприветствовал и пригласил вместе покурить. Уже через несколько минут белуджи лежали на земле без чувств, «как околдованные»[153]. Доза гашиша в предложенной им трубке свалила бы с ног и тигра.
В то время мало что в мире могло сравниться с Кабулом. Издали видна была каменная стена великой крепости Дост-Мохаммеда[154] Бала-Хиссар. Ниже раскинулся город: лабиринт старинных домов и базаров, где торговали ароматными дынями и каштанами, инжиром и гранатами, подмороженной шелковицей, которая была спрыснута розовой водой. За Бала-Хиссаром над городом возвышались заснеженные горы.
Дорога в Кабул вилась среди фруктовых садов, осыпавших землю густым слоем лепестков, и аккуратных огородов. В отдалении, в тени чинар, прятался мавзолей Бабура, императора Великих Моголов. Когда разнеслась весть о приходе каравана, друзья и родственники купцов хлынули из города ему навстречу, «празднично одетые, с угощением – редисом и салатом. У меня не было там ни родни, ни друзей, и некому было меня приветствовать. Но и мне как спутнику купцов было позволено угощаться, и я со всей душой присоединился к радости вокруг»[155].
9 июня 1832 года Массон вошел в ворота Кабула после путешествия, затянувшегося почти на пять лет. «Я видел страну и ее жителей, – рассуждал он, – так, как вряд ли увидит все это кто-нибудь из европейцев»[156]. Он в восторге бродил по улицам города, дивясь его богатству. «День моего появления был отмечен вишневым базаром, вишня – первая ягода в году… Вряд ли в мире есть место, способное превзойти Кабул обилием и разнообразием плодов, и вряд ли любой другой город может тягаться с ним красотой»[157]. На оставшееся у него серебро Массон снял комнатушку в старом Армянском квартале, в тени Бала-Хиссара. Любуясь оттуда городом и вкушая простоквашу со льдом, он впервые за годы скитаний чувствовал себя как дома.
Старая афганская поговорка гласит: «Сначала приходит один англичанин-путешественник; потом приходят двое и рисуют карту; потом приходит армия – и она захватывает страну. Поэтому лучше убить первого же англичанина». Сам того не зная, Массон стал причиной появления этой свирепой поговорки. Он оказался тем самым первым англичанином.
4
Дикий Восток
У Джозефа Вульфа выдался плохой день. Он находился в Афганистане, был гол и бос и никак не мог найти Потерянные Колена Израилевы[158]. «О, если бы меня видели сейчас мои английские друзья, они бы вытаращили глаза, – бормотал Вульф себе под нос, приближаясь к Кабулу. – Я наг, как Адам и Ева, даже без фартука из листьев, чтобы прикрыться»[159].
За несколько недель до появления в Кабуле Массона Вульф спустился с гор, располагая лишь рыжей бородой длиной фут для прикрытия своей наготы. Он представлял собой исключение из правила, что путешествия расширяют кругозор. Годами он странствовал по Египту, Персии и Крыму, занимаясь проповедничеством, и с каждым днем превращался во все более брюзгливого догматика. Встретив однажды вооруженных до зубов афганцев, он обозвал их еретиками и предрек им адский огонь. Ответом стало их задумчивое молчание. «Пожалуй, – обратился к нему один из афганцев, – мы зажарим тебя в брюхе дохлого осла, сожжем живьем и пустим на колбасу»[160]. В конце концов они сорвали с бедняги всю, до последней нитки, одежду и отпустили его на все четыре стороны. Вульф даже одетым представлял собой занятное зрелище. «Его совершенно плоское, изрытое оспой лицо имело мучнистый цвет, волосы – цвет льна, серые глаза навыкате смотрели пристально и вселяли страх»[161]. В голом виде он и вовсе превратился в невиданную диковину.
В Кабуле, уже одетым, Вульф попытался обратить правителя Афганистана Дост-Мохаммед-Хана в веру Христову. Исполненный рвения, хоть и сталкиваясь с вежливым недоумением, он часами уламывал одного придворного знатока ислама. «По мнению самого Вульфа, в этом споре он одержал победу»[162]. Вульфа занимал вопрос, что будет с рыбой, когда при конце света высохнут моря. («Можно будет ее засолить!»[163]) Он говорил низким голосом, на малопонятном английском с сильным немецким акцентом, помогая себе «бурной жестикуляцией»[164]. Порой его голос повышался на целую октаву и превращался «в причудливое сопрано, и так неожиданно, что трудно было удержаться от смеха»[165].
В Кабуле Вульф пробыл недолго. Он сумел пройти по Хайберскому перевалу, не лишившись одежды, и оттуда двинулся к городу Гуджарат, что к северу от Лахора, во владениях Ранджита Сингха. Туда он добрался после наступления темноты, когда рынки опустели, а лавки закрылись. Нимало не обескураженный, он пришел к самому большому зданию в городе, дворцу наместника Гуджарата, и стучал в дверь до тех пор, пока ее не отпер заспанный стражник. Вульф потребовал немедленно отвести его к наместнику.
Стражник повел его по темным коридорам дворца, освещенным факелами на стенах. Сначала тишину нарушали только их шаги, потом Вульф услышал пение. Кто-то гнусаво исполнял последнее, что Вульф ожидал здесь услышать:
Янки Дудль к нам верхом
Приезжал на пони.
Шляпу круглую с пером
Звал он макарони[166].
Так Вульф повстречал в дворцовых покоях Иосию Харлана, курившего в тот момент кальян.
Прежде чем потрясенное выражение сменилось на лице Вульфа чем-то другим, Харлан представился: «Я свободный гражданин Североамериканских Соединенных Штатов, из штата Пенсильвания, из города Филадельфия. Мой отец – квакер. Мое имя Иосия Харлан»[167].
Впервые в жизни Вульф не нашел, что сказать.
Все четыре года после бегства Чарльза Массона из Дера-Исмаил-Хана, из его отряда, Харлан не сидел без дела. Сначала он пошел на Кабул, все еще надеясь посадить на трон Шуджа-Шаха, но его разношерстная армия быстро растаяла. Подыскивая в пути ночлег, он выдавал себя за принявшего ислам странника, «откладывающего обряд обрезания до прихода в Кабул, где есть мастера по этой части»[168]. Дойдя до Кабула, Харлан не стал свергать Дост-Мохаммед-Хана, а поселился у его брата, Джабар-Хана, и принялся развлекать того «экспериментами с ртутью, извлечением масла из воска, превращением стали в порох и прочими бесполезными фокусами»[169]. По-прежнему мечтая пройти по следам Александра Македонского, Харлан пытался уговорить Дост-Мохаммеда отпустить его дальше, в Индию. Но вместо этого Дост-Мохаммед поручил американцу помочь брату, Амир-Мохаммед-Хану, сбросить лишний вес. «Это был крайне тучный человек, которого не могла выдержать ни одна лошадь. Он перемещался в паланкине, который несли восемь человек, или в крайнем случае на слоне»[170]. Харлан, собиравшийся вести через Хайберский
