и унитаз, но, может быть, это уже россказни, потому что я помню, что мочиться в этом сортире можно было только на металлическую стенку с прикрепленным внизу желобом для стока. В любом случае Ганс двинул Бени головой о фарфор с такой силой, что рассек ему всю бровь, которая так и повисла над глазом. «Неймется тебе?», «Неймется тебе?» – спрашивал Ганс Бени, надеясь его угомонить, и все глубже погружал его голову в фарфоровую раковину, пока тот, весь в крови, наконец не сдался. Мы, мальчишки, узнав о победе Ганса, были поражены. В наших глазах он уже однажды предстал в виде божества, когда молоковоз как-то раз обрушил мост за Бергерхофом. Мост был небольшой, деревянный, и до берега успела добраться только передняя часть грузовика – машина словно бы пыталась ухватиться за сушу руками. А задними колесами она рухнула в ручей вместе с обломками моста. Привели лошадей, чтобы вытащить грузовик и тяжелую молочную цистерну, но в итоге даже и пробовать не стали, поскольку весила машина около десяти тонн. Кто-то предложил позвать Ганса, потому что у него был «Кеттенкрад» – что-то вроде маленького трактора, и не на колесах, а на гусеницах, как у танка; его использовали для перетаскивания тяжелых стволов деревьев. Приехав на место аварии и бегло оглядев диспозицию, Ганс коротко заметил, что трактор для такого слишком слаб. Мы, мальчишки, впрочем, надеялись как раз на то, что и произошло. Ганс спустился в ручей, первым делом сняв с себя рубашку – для того, полагаю, чтобы все могли подивиться его рельефным мышцам. Он был похож на мускулистых качков, какие в наши дни борются за титул «Мистер Вселенная». Он нагнулся, схватился за кузов грузовика и изо всех сил попытался сделать то, что сделать было невозможно. То, что он все-таки попробовал, нас, мальчишек, привело в восторг. Его мышцы набухли, сонная артерия вздулась, а лицо побагровело. И на этом он прекратил свою прекрасную попытку. На следующий день молоковоз из ручья вытащили краном.
Зигель Ганс был замешан почти во всех контрабандных делах Захранга. Тогда все занимались контрабандой. Граница с Тиролем проходила всего в километре от деревни. Например, мама перевозила нас с братом через границу, покупала немного дешевой ткани и обматывала ею нас под одеждой. На обратном пути я становился очень толст, а мне тогда было всего года четыре, но пограничники делали вид, что ничего не замечают, потому что сочувствовали нашей бедности. По маминым рассказам я знал о нескольких славных подвигах Зигеля Ганса. Однажды он, например, протащил контрабандой бочку топленого масла из Австрии, закрепив ее ремнем на спине, но чуть было не наткнулся ночью в горах на патруль пограничников. Чтобы избежать встречи, ему пришлось спуститься с тропы вниз по скале, но там он сбился с пути и долго не мог выбраться, что удалось ему только ближе к полудню, когда солнце давно взошло, и твердое в прошлом содержимое бочки теперь таяло и проливалось в процессе подъема. Там, где он карабкался вверх, и через несколько дней можно было увидеть широкий жирный след на скале. Но его самый, наверное, нашумевший подвиг мы видели собственными глазами. Кажется, речь тогда шла о контрабанде девяноста восьми центнеров кофе, но это мы выяснили гораздо позже; в любом случае план был раскрыт, и ночью жандармы явились арестовывать Зигеля Ганса. Однако ему удалось сбежать через окно. С собой у него была только труба, и утром, когда рассвело, звуки трубы доносились с острого каменного пика неподалеку. Жандармы погнались за ним, но когда они добрались до пика, он трубил уже то ли со скал Мюльхёрндля, то ли с вершины Гайгельштайна на противоположной стороне долины. Полиция, донельзя униженная, посылала все новых и новых служак, чтобы поймать беглеца, но звуки трубы по-прежнему раздавались то с одной стороны, то с другой. Мы слышали его. Видели, как отряды жандармов снуют по долине и взбираются в горы, но ни жандармы, ни полицейские, ожидавшие внизу, ни разу его не засекли. Он был подобен призраку. Мы, дети, знали, почему его не поймать. В нашем воображении он бежал от Шпицштайна навстречу закату вдоль границы страны, чтобы в конце концов достичь Гайгельштайна с другого края, обойдя кругом всю Германию со стороны, обращенной к восходу солнца. Так ему никогда не пришлось бы спускаться в долину Захранга с этих гор. Он сдался полиции только через двенадцать дней и к тому времени уже стал для нас легендой. Несколько лет назад телекомпания Bayerische Rundfunk сняла о Зигеле Гансе фильм, и только тогда я узнал, что потом он чуть не умер в тюрьме крепости Куфштайн, где его содержали в самых ужасных условиях. Много лет спустя, когда политики в большинстве своем отказались от воссоединения Германии, у меня возникла идея обойти по кругу всю свою страну, всегда следуя вдоль линии границы. Помню, как в правительственном заявлении канцлер ФРГ Вилли Брандт назвал «книгу воссоединения Германии» закрытой. Тогда он придерживался «политики малых шагов», постепенно сближаясь с ГДР за счет прагматических, малых, в основном экономических мер. В условиях той эпохи была определенная логика в том, чтобы просто понемногу улучшать жизнь граждан ГДР, и в рамках этой логики одного из моих потрясающих операторов, Йорга Шмидт-Райтвайна удалось выкупить из гэдээровской тюрьмы. Его поймали всего через несколько дней после начала строительства Берлинской стены в 1961 году: тогда он въехал в ГДР, везя с собой второй действующий паспорт для своей невесты, которую хотел потом нелегально вывезти из страны. На показательном процессе его обвинили в работе на ЦРУ – были доказательства, что когда-то он две недели проработал помощником оператора на радиостанции «Свободный Берлин», частично финансировавшейся американской разведкой. Его обвиняли в покушении на контрабанду людей в интересах классового врага. Йорг отказался раскрыть настоящее имя своей невесты и полгода провел в «термокамере» в Баутцене, через которую проходили трубы отопления, – его морили жарой. Его приговорили к пяти годам лишения свободы, но через три с половиной года обменяли на вагон масла. Меня злило, что многие интеллектуалы, включая и писателя Гюнтера Грасса, в те годы яростно отвергали идею воссоединения Германии. Тогда я всем сердцем ненавидел его за это. И то, что Грасс лишь в глубокой старости признался, что служил в СС, совсем меня не удивило, хотя в то же время я уважаю его твердое желание разобраться со своим прошлым. Но тогда я верил, что только поэты могут сохранить единую Германию. И еще я думал, что обязан обойти свою страну кругом, собственноручно
