дистанционной разметки. Компрессия при приземлении оказалась так велика, что удар свалил его с ног.
Он получил сотрясение мозга, на лице была кровь, около часа он вообще не понимал, где он и что случилось. Но в следующие два дня соревнований югославские судьи все же вынудили Штайнера, слишком высоко взлетавшего еще четырежды, четыре раза лететь прямиком в зону смерти. Они хотели любой ценой зафиксировать новый мировой рекорд. Прыжки с трамплина привлекли тогда пятьдесят тысяч зрителей. «Они хотят видеть мою кровь, хотят, чтобы я разбился», – сказал Штайнер. Он выиграл прыжки на дальность с беспрецедентным в истории этого вида спорта отрывом. И, обретя достаточный авторитет, чтобы требовать изменения конструкции всех трамплинов, Штайнер прежде всего настаивал на изменении правил расчета математической кривой перехода от крутого склона к горизонтали. Сегодня, насколько я знаю, на всех больших трамплинах отказались от использования кругового радиуса и перешли на кривую, которая рассчитывается с помощью чисел Фибоначчи и напоминает несколько сегментов логарифмической спирали, встречающейся также, например, в окаменелостях – аммонитах. Склон теперь меняет свою крутизну очень постепенно, а до плоскости стало просто невозможно долететь.
Нынешние соревнования по прыжкам с трамплина кажутся искусственными и стандартизованными по сравнению с тогдашними экстатическими полетами Штайнера. Профили склонов адаптированы к баллистическим траекториям прыгунов, вы не можете взмыть высоко к верхушкам деревьев и летите на небольшой высоте над склоном. Во времена Штайнера ни у кого не было защитных шлемов и комбинезонов. Сейчас все регламентировано до миллиметра, включая максимальное расстояние от плеча до шагового шва у костюма в зависимости от роста спортсмена, потому что слишком низкий шов может слегка увеличивать парусность. Способность ткани костюма пропускать воздух, причем как спереди, так и сзади, тоже измеряется особыми комиссиями при помощи специальных приборов: во время зимних Олимпийских игр в Инсбруке австрийская команда представила костюмы, задняя часть которых была практически непроницаема для воздуха, что приводило к образованию искусственного горба, создавая эффект крыла. В тот раз, полагаю, все золотые медали достались Австрии. Но заметнее всего изменилось, пожалуй, положение прыгунов в полете. Сегодня все летят, держа лыжи V-образно, и тем самым добиваются большей устойчивости и повышения аэродинамических свойств. Штайнер же держал лыжи строго под собой и очень беспокоился о параллельном положении: за это судьи начисляли дополнительные баллы. Но испытания в аэродинамической трубе давно уже показали, что поза V более эффективна, и в этой позе вдруг начал прыгать спортсмен-одиночка из Швеции Ян Боклёв – еще один упрямый мечтатель. На всех соревнованиях судьи за это снижали ему оценку, но он непоколебимо продолжал в прежнем духе, чем и завоевал одно из верхних мест в моем собственном списке тайных героев. Следующей зимой другие прыгуны последовали его примеру, и вдруг так стали прыгать все, поэтому систему подсчета очков пришлось изменить. Лыжи, которые мы одалживали мальчишками, и близко не были такими широкими, гибкими, подобно орлиным перьям, как нынешние; не было у нас тогда и креплений, в которых пятка высоко отрывается от лыжи. Благодаря всему этому спортсмены сегодня летят по воздуху горизонтально, катясь на воздушной подушке, и у самых смелых из них уши оказываются буквально между кончиками лыж.
5. Фабий Максим и Зигель Ганс
Все мои герои похожи друг на друга. Фабий Максим, получивший насмешливую кличку Кунктатор, «Медлитель», под которой он известен и сегодня, спас Рим от полчищ Ганнибала; Геркулес Сегерс, едва замеченный в ранний рембрандтовский период «отец модернизма», писал такие картины, которые смогли быть восприняты лишь пару веков спустя. Или Карло Джезуальдо, князь Венозы, сочинявший музыку, на четыреста лет опередившую время, – прежде всего я имею в виду шестую книгу мадригалов; вновь подобные звуки человечество услышало лишь от Стравинского, совершившего, кстати, паломничество в замок Джезуальдо. К ним я также отношу фараона Эхнатона, который ввел раннюю форму монотеизма за полтысячелетия до Моисея. После его смерти были попытки стереть его имя со всех храмов, зданий и стел. Его имя исключили из всех династических списков, а статуи разбили. О Геркулесе Сегерсе я делал инсталляцию для биеннале в Музее Уитни, которую позднее показали также в Музее Гетти; о Джезуальдо снял фильм «Смерть для пяти голосов»; были у меня и планы, правда, быстро улетучившиеся, снять фильм об Эхнатоне.
Где-то в середине 1970-х на Каннском кинофестивале продюсер Жан-Пьер Рассам, по происхождению ливанец, тогда только что выпустивший на экраны возмутительную «Большую жратву», предложил нам сделать фильм вместе. «Только вот о чем бы он мог быть?» – спросил он меня. Я сказал: «Об Эхнатоне». В ответ на это он выплеснул только что открытую бутылку шампанского на выложенную плиткой террасу отеля «Карлтон», заявив, что оно выдохлось, и послал за новой. А в этом баре бутылка такого шампанского стоила каких-то непристойных денег. Мы подняли бокалы за предприятие, которое, я знал, никогда не окупится. «Сколько тебе нужно денег на подготовку?» – спросил он меня. Я сказал: «Миллион долларов», он вытащил чековую книжку и выписал мне чек на один миллион. К тому моменту он уже несколько раз прогорал, сидел на наркотиках и через несколько лет умер от передозировки. Но это был бесшабашный, творческий человек из мира кино, и чем-то он мне нравился. Я так и не отнес его чек в банк. Много лет он висел у меня дома, приколотый булавкой к пробковой доске; этот чек, так и не использованный, пережил самого Рассама.
Но самым главным для меня был герой из моего детства – дер Зигель Ганс. В баварском диалекте перед именем всегда ставится определенный артикль, а фамилия идет перед именем, как и в венгерском. Зигель Ганс его звали по названию хутора, где он жил; настоящей его фамилии я до сих пор не знаю. Это был молодой, невероятно сильный лесоруб, поразивший нас своей смелостью. В памятной драке в деревенском трактире он победил Бени, молодого фермера из Бергерхофа. А у Бени грудь была как ствол дуба, и многие годы никто просто не осмеливался бросить ему вызов. Но однажды Зигель Ганс поддел его в трактире, и трактирщик вытолкал обоих драчунов в мужской туалет, опасаясь за сохранность мебели. Кто-то хотел их разнять, но большинство настаивало: пусть, мол, все идет своим чередом. «Оставьте их, – говорили многие, – посмотрим, кто кого». Там, в туалете, где в итоге собрались все мужчины, произошла драка, в которой Ганс в конце концов одержал верх. Он скрутил Бени, захватил за шею и ударил головой о недавно установленный фарфоровый писсуар. Говорят, что головой Бени был разбит еще
