шепчет она ему на ухо.
Движения мужчины замедляются, потом он и вовсе замирает.
— Не, — говорит он, — ты шутишь. Сколько тебе лет?
— Тринадцать с половиной.
— Ты меня морочишь. Тебе тринадцать лет, твою мать?
— Д-д-д-д-а-а-а. С половиной.
— Черт… — Качая головой, он отстраняется и застегивает ремень. — Ты выглядишь старше, твою мать.
— Да, я знаю… Я и чувствую себя старше.
Дуг вздыхает:
— Ну ладно… пойдем-ка прогуляемся в лесу.
— Ты бы предпочел, чтобы было наоборот, а? Ты предпочел бы подняться наверх с Петулой, а Хэл чтобы остался со мной?
— Не-е-е… я просто подумать не мог, что Петула притащит с собой девчонку, вот и все.
— Я не девчонка! Я знаю про…
— Ладно, пошли, вон туда.
Они долго идут молча.
«В конечном счете, — думает Лили-Роуз, — никто не увидит мой бюстгальтер. Не забыть бы его снять перед отъездом. Интересно, остались ли там, наверху, в комнате на втором этаже, на голом матрасе, брошенном на пол, пятна крови Петулы?»
— У тебя есть сигаретка? — спрашивает она, чтобы нарушить молчание.
— Конечно…
— Спасибо. Огоньку?
— Да. Э-э… Твои родители знают, что ты куришь?
— Ох! Я тебя умоляю. Избавь меня.
Она проделывает свой номер двойной затяжки, вдыхая дым носом, но Дуг этого не замечает.
Когда она возвращается домой в половине первого ночи, Эйлин ждет ее. Ее нос сразу уловил мощный запах страха, секса и лжи, окутывающий дочь, точно выхлопное облако. Дэвид еще не вернулся. Обычно, когда он приходит поздно, Эйлин старается особо не задумываться, где его носит, но в этот вечер, по причине «икс», она терзалась, измышляя химеры в виде белокурых волос, дорогих коктейлей, платьев с декольте и взрывов смеха; так что, когда дочь явилась, окутанная этим ядовитым туманом, ревность Эйлин обрушилась на нее. Она приказывает Лили-Роуз сесть.
Она все еще разоряется, когда несколько минут спустя приходит Дэвид, тоже пропахший алкоголем и грехом. Открыв дверь, он видит Лили-Роуз — та свернулась в кресле, подняв руки к лицу, чтобы защититься от ударов Эйлин.
Бросив на пол ботинки, которые нес в руках, и забыв о заранее заготовленном алиби, он восклицает:
— Что здесь происходит, черт побери?
— Твоя дочь шлюха! — вопит Эйлин. — Надо сказать, есть в кого! Я стараюсь научить ее быть респектабельной, а ты сводишь на нет все мои усилия. Она кончит как Лола, в канаве! Что отец, что дед, пьяницы и развратники, как же ей не пойти по кривой дорожке?
Эта обвинительная речь длится шесть или семь минут. И резко обрывается, когда, пройдя через комнату большими шагами, Дэвид хватает жену в охапку, отрывает от пола и швыряет через всю гостиную. Утонченное, изящное и женственное тело Эйлин завершает свой полет под массивным столом из канадской березы, опрокинув по дороге четыре из восьми таких же стульев.
Манхэттен, 2002
Однажды на перемене этой осенью одноклассница по имени Йоко спрашивает:
— Тебя удочерили или как?
— Меня или как, — отвечаешь ты с тайной надеждой юмором смягчить агрессивность девочки.
— Очень смешно, — парирует Йоко. — Но я хочу сказать, ты не похожа на родителей, вот я и подумала.
— Это твое полнейшее право, — говоришь ты ей тихо. — У нас республика.
— Неудивительно, что настоящие родители тебя бросили, — шипит Йоко.
Не найдя на это ответа, ты разворачиваешься и удаляешься на негнущихся ногах.
Вернувшись домой в этот вечер, Джоэль сразу видит, что ты не в духе.
— Что с тобой, детка?
— Моя настоящая мать меня бросила?
— Шейна, твоя настоящая мать Лили-Роуз. А твоя биологическая мать тебя не бросала. Мы трое заключили соглашение, ты это прекрасно знаешь.
Но… она меня не любила? — хочешь ты закричать и не смеешь.
В строгом смысле слова Джоэль и Лили-Роуз никогда не скрывали от тебя правду. Никогда не обходили ее на цыпочках, как постыдный секрет. Они просто дали тебе понять, что это давняя история, никак не влияющая на ваше будущее, и не стоит ее обсуждать. На редкие вопросы, которые ты робко сумела сформулировать, они отвечали так спокойно и с улыбкой, что невозможно было задать их во второй раз. Клик-клак! — словно говорила их улыбка, блестящая, как металлический замок сейфа. Факты, касающиеся твоего происхождения, были надежно заперты в темноте и тишине.
А потом однажды сейф треснул.
Первую серию «Прослушки»[6] показывают июньским вечером 2002 года. Твои родители не любят телевидение; смотрят разве что шестичасовые новости, пока Джоэль готовит лапшу вок с овощами, или документальный фильм вечером; но… сериал?
Проходит лето, и ты замечаешь, что Джоэль необычно возбужден в вечера «Прослушки» и старается не пропускать ни одной серии. Лили-Роуз тоже смотрит, но не так чудно́, скорее, чтобы не отставать. Тебе смотреть передачу не разрешают, поэтому ты не сразу понимаешь, что, собственно, притягивает твоего отца в этом сериале, посвященном расовым конфликтам и бандам наркодельцов в Балтиморе. И даже когда твой мозг приближается наконец к верному ответу, тебе трудно его сформулировать: чтобы оплодотворить, его сперма совершила путешествие на дно самого грязного квартала этого города, квартала, где (как ты понимаешь, слушая сериал из соседней комнаты) полицейские машины разъезжают по улицам, как банши, с ревущими сиренами и мигалками, брызжущими в потемки красным. Да, Шейна, ты была зачата в городе, известном всему миру памятником, свалить который не может ничто: это башни-близнецы бедности и преступления. Тебе начинают сниться кошмары про Балтимор.
Воскресным вечером в сентябре 2002 года, когда, сидя рядышком на диване, родители смотрят последнюю серию первого сезона, ты врываешься в гостиную и бросаешься на пол между их ног.
Джоэль тотчас хватает пульт и выключает телевизор.
— Хочешь, почитаем тебе сказку, детка?
— Нет, — говоришь ты. — Я только хотела посмотреть на Балтимор. Я же все-таки там родилась. — Эти слова, которые ты не собиралась произносить, падают в комнату, как тонна кирпичей. Тишина стоит полная.
— А, — говорит наконец Джоэль. — Что ж, этот сериал не для детей, так что придется найти другой способ показать тебе Балтимор.
— Мой родной город, — настаиваешь ты, чтобы посмотреть, сработает ли тонна кирпичей второй раз.
— Да, Шейна, ты права, это твой родной город, — говорит Лили-Роуз раздраженно-злым голосом, хорошо тебе знакомым, — он означает, что она начинает чувствовать себя исключенной из семейного круга. — Ты провела в Балтиморе за все про все пять дней твоей жизни. Но ладно, если тебя действительно мучает ностальгия, всегда можно тебя туда свозить.
— Лили-Роуз? — одергивает ее Джоэль с укоризной, находя голос супруги чересчур саркастичным.
— И я смогу встретиться с моей матерью, когда мы будем там? — спрашиваешь ты,
