стул. Однако кафельные стены кусались — прислонившись, он вздрогнул.
Артюхин заметил, задергался, высвобождаясь из плена огромной, с вырванным на рукаве клоком, дубленки. Приподнявшись, он положил нагретую овчину на скамью рядом с сокамерником, а сам остался в кителе с одним майорским погоном и обрезанных джинсовых штанах в бахроме ниток. Завершали затрапезный модус ядовито-желтые женские сланцы с пластиковым цветком на боку. Дед выглядел типичным бомжом.
— Будьте любезны, не побрезгуйте. Смотрю, молодой человек, вы совсем окоченели. Хоть и лето, но ночные температуры низковаты. Да к тому же, я предполагаю, на улице дождь. — Артюхин вернулся на прежнее место и забился в угол, поджав сухие и кривоватые, похожие на снетков конечности. — Да-с… — протянул он, глядя на Саню, нырнувшего в овечий жар настоящего армейского тулупа цвета топленых сливок. И пах он до одури родным, деревенским. Саня вспомнил бабку и их бородатого козла Витю, который убегал на пристань, клянчить табак у пассажиров. Кто приучил его жевать сигареты, не ясно, но козел так втянулся, что уже и жить без курева не мог. Приставал к мужикам, совал бородатую морду в карманы и все понимали, что Витя хочет закурить. Опровергая все страшилки, про то, что грамм никотина убивает лошади, Витя с удовольствием сжевывал, по нескольку штук за раз.
— Как вам бекеша? — поинтересовался дед. — Еще николаевская овчина. Непродуваемая! — с восторгом произнес он.
Тулуп был знатный — вмиг согрел и разнежил. Санька уткнул нос в шелковые завитки, и лениво цедя буквы, поинтересовался у деда, скорее ради приличия и для поддержания пустого разговора, за которым, возможно, им предстояло провести всю ночь:
— Служили?
Артюхин, не понял вопроса, глаза под жесткими патлами живо заморгали.
— А… вы про это? — спохватившись, он хлопнул себя по плечу. — Нет-с. Китель, пардон муа, на помойке нашел. Но вы не подумайте. Он определенно новый. По цвету видно — парадный. Совсем не надеванный. И удивительно мне подошел. И знаете ли шерсть. Не английский шевиот, конечно. Но тоже не дурно греет. А вы так и не представились?
— Саня. Саня Чепухин, — отозвался парень, чувствуя как под овчиной мягчает тело, и приятная дремота наполняет тяжестью веки. Ему хотелось уснуть и видеть во сне милую барышню Серёдкину, но говорливый дед не унимался.
— Так, вы, значит, в доме господина Пёля изволите проживать? На Седьмой линии? — тихо и даже осторожно поинтересовался Артюхин. Притулившись к стене, он сложил на животе руки и, казалось, задремал. Но нет: «Помню, пользовал спермин Пёля. Выдающийся был экспериментатор! Обывателям дай свечи от геморроя, да соли от насморка. А он изобретал эликсир жизни! Можно сказать, жизнь положил за науку».
— Изобрел? — вяло поинтересовался, обласканный тулупом Санек, почти засыпая.
— О, нет! Он изобрел кое-что похлеще… — сдавленный шепот Артюхина над его ухом прозвучал жутковато. Пожалуй, скомандуй теперь дневальный во всю свою солдатскую дурь: «Рота, подъем!» он бы не вырвал Санька из сонного плена так резво, как этот таинственный шепоток. А вдруг. А вдруг дед что-то знает. Что-то сможет ему объяснить. Только вот как спросить, как начать разговор… Но дед его опередил:
— Если я вам скажу, что я «ваше превосходительство», так вы мне, небось, не поверите. А зря! У меня вот здесь вот, — старик прикрыл ладонью погон на кителе образца развитого социализма, — не звезды, а корона Российской империи лежала.
«Два сумасшедших в одном обезьянники — веселый зоосад», — подумал Саня. Он уже не сомневался, что старик с приветом. Главное, чтобы Артюхин, не догадался, что его собеседник тоже не всегда с головой дружит.
— Не верите, — обиженно просипел старик в своем углу, роняя на грудь косматую голову. Саня подумал, что дед наконец заснул и опрометчиво пробубнил: «Верю, верю». Артюхин тотчас встрепенулся и совсем по-звериному сиганул с одной скамьи на другую. Оказавшись рядом, он запустил пальцы в шевелюру и, остервенело рыча, принялся драть, зачесывая назад. Волосы вздыбились, открывая умные глаза, высокий гладкий лоб и почти эльфийские уши. «Вот леший!» — изумился Санек. Как то неуютно ему сделалась рядом с «вашим превосходительством». Поди, угадай, что там, в голове у психа. Накинется и заклюет до смерти. На всякий случай парень нырнул поглубже в воротник и затаился.
— А вы знаете, что время и пространство бесконечны? Ничто не имеет плоти и все есть плоть.
От этой мысли Саньку стало неуютно, потому, что мозг его с трудом вмещал и электричество, куда там нейросети, пять джи и прочие «черные дыры» его образования. В ответ он только вяло шевельнулся в своем овечьем коконе.
— Так вот, — Артюхин, сиганул на место, в прыжке роняя с ног дамские шлепки. Глаза его сверкали неистово и Санек забеспокоился. Он отогнул воротник, чтобы быть начеку, если вдруг «ваше превосходительство» забалует не на шутку. — Так вот, — повторил дед, загробным голосом. — Я тот, кого злой рок забросил в бездну. В безумную нескончаемую гонку за собственной тенью. Я призрак, я ничто и я живой… — старческий голос дребезжал, наполняя камеру потусторонней жутью. Артюхин мелко затрясся, с лица его точно смахнули черты. Оно вдруг сделалось плоским прозрачным овалом, да таким, что за ним отчетливо проступил голубой мелкий кафель стены обезьянника. Руки и голые ноги, такие же плоские, будто вырезанные из плексигласа задергались в конвульсиях… И дед исчез.
Китель с джинсами, внезапно оставшиеся без хозяина, сиротливой горкой лежали на скамейке, вроде их обладатель, спешно сбросив с себя одежду, вышел в соседнее помещение на медосмотр и куда-то запропастился.
В камере сделалось непривычно тихо. Приглушенный свет наружной лампы обозначил тенями квадраты решетки на небесном кафеле, и Саньку почудилось, что в каждом из них множится отражение старика Артюхина со всклоченными волосами и аккуратной бородкой на плоском овале, только что бывшим живым лицом.
Раскатистое: «А-а-а!» вырвалось из перепуганного нутра. Парень кинулся на металлическую сетку и, вцепившись в нее, стал трясти, раздувая ноздри и тяжело дыша. «А-а-а!!!» — завывал он тоскливо и жутко. Распахнутый тулуп обнажил безволосую грудь, по которой ползли крупные капли пота.
Его услышали.
К обезьяннику по беленому коридору, отделявшему КПЗ от основного помещения участка, не суля ничего приятного, в развалку приближалась сержант Валера. В кукольном кулачке поблескивала связка ключей. Росту в полицейской было, чуть больше, чем в портновском сантиметре, но гонору хватило бы на полк чиновников.
— Рот закрыл, — приказала
