это ученье не хуже Цирцеиных зелий?
Та меняла тела, души меняют они.
. Сами назвали себя они греческим словом «монахи»,
Жить им угодно одним, скрыто от всяческих глаз.
Счастье им трижды ужасно, несчастье трижды желанно —
Ищут несчастья они, чтобы счастливыми быть
Так трепетать перед злом, что хорошего тоже бояться, —
Что, как не дикий бред явно нездравых умов?
Ищут ли казни за что-то они, забиваясь в темницы,
Или у них в животе черная желчь разлилась?)
У меня хватало терпения убеждать эллинов и проповедовать им. Я никогда не сердился на них, скорее жалел, как они жалели меня. Ведь и я был таким же ослепленным, как они до своего обращения. Но что по-настоящему печалило меня, это яростные споры между самими христианами. До воцарения императора Константина жестокие преследования так объединяли верующих, что разногласия оставались незаметными. Но с тех пор, как двор стал христианским, все вырвалось наружу, как чума. Христиане казнили и преследовали христиан с еще большей яростью, чем язычники.
Никто не хотел слушать меня, когда я говорил, что наши споры бессмысленны. Премудрость Господня, таящаяся в Священном Писании, настолько выше нашего понимания, что никто никогда не сможет постичь ее целиком. Мы должны быть благодарны Господу за щелку Божественного света, приоткрывшуюся нам. Все, что мы можем, — смиренно и любовно делиться друг с другом своим пониманием Слова. Человеческой жизни не хватит покрыть одну тысячную этой премудрости. Взгляните хотя бы на мою переписку с Августином из Гиппона по богословским вопросам там, на верхней полке, — а это только те письма, которые не пропали на пути из Африки ко мне. Так я говорил, но вскоре замечал, что и меня затягивает в диспуты и распри. Ибо невозможно было сносить прямые нападки и оскорбления, сыпавшиеся на моих друзей.
Сколько разных ересей было уже объявлено вне закона к тому времени! Арианство, манихейство, оригенизм, донатизм, присцилианство… Но о пелагианстве тогда никто еще не слыхал. Пелагий тогда был, пожалуй, дальше нас всех от исповедальных раздоров. Он проводил часы и дни в моей библиотеке, изучая Священное Писание и комментарии разных авторов к нему. Особенно зачитывался он посланиями апостола Павла, о которых впоследствии написал большой труд. Пожалуй, в эти же годы читал он и ранние работы Августина против манихейцев, которые ему очень нравились. Порой он ронял замечания, содержавшие зерна горечи и сомнения. Но они всегда были облечены в такую красивую форму, что горечь ослаблялась.
Иногда он прибегал из библиотеки ко мне в триклиний, чтобы прочесть вслух какое-то поразившее его место. Помню, он однажды вошел своей быстрой, будто взлетающей походкой, уже на ходу повторяя, словно заучивая наизусть из послания Иакова:
— «Вера без дел мертва, вера без дел мертва… Не делами ли оправдался Авраам, отец наш, возложив на жертвенник Исаака, сына своего?.. Вера содействовала делам его, и делами вера достигла совершенства…»
Еще меня тревожило, что лучшие христиане так отдавались служению Богу, что совсем не хотели думать о служении кесарю, оставляя его целиком людям мелким и корыстным. Лишь много лет спустя Августин попытался исправить это, написав свой труд «Град Господень». А в те годы язычники гораздо лучше и раньше нас ощущали глубинное бурление людской тоски и смуты душевной, всегда готовое вырваться смутой народной или войной. Уши христианского императора Гонория были закрыты для сенаторов-язычников. Поэтому они пытались через нас убедить двор в том, что военное ослабление государства сделалось катастрофическим.
Граница империи тянулась на тысячи миль, и со всех сторон к ней приближались смелеющие с каждым днем враги. Не было никакой возможности создать надежную цепь укреплений на всех опасных участках. Налоги увеличивали каждый год, но они не достигали казны, прилипали к пальцам нечестных откупщиков. Казна не могла платить войскам — те бунтовали. Два десятилетия мы только и слышали о выступлениях разных авантюристов, объявлявших себя императорами и встававших во главе бунтующих легионов. Ощущение безнадежности у нас переходило в усталость, усталость — в равнодушие. «Время строить и время разрушать, — повторяли мы вслед за Экклезиастом. — Время собирать камни и время разбрасывать…» Да, надвигалось время разбрасывания камней.
К концу 401 года в Рим пришло известие, что с севера к Альпам прорвалось мощное войско вандалов во главе с Радагаисом. Они уже бесчинствовали в провинциях Норикум и Рэтия, Наш полководец Стилихон (сам, между прочим, по происхождению сын вандала и римлянки) поспешно выступил ему навстречу. Но войско его было таким немногочисленным, что он не мог бы перекрыть вандалам все проходы в Италию. И тогда он сделал то, что до него — по необходимости — делали уже много раз и другие полководцы и императоры: призвал на помощь варваров. На этот раз —
