попросила Таню написать от моего имени заявление за свой счет до конца этой недели. Мне очень нужно.
— Но разве так делают? — начал было я.
— Знаю, что нет. Но…
— У вас все в порядке? Может быть, вам нужна какая-то помощь? Говорите.
— Нет, спасибо, мне ничего не нужно, только ваше разрешение отсутствовать неделю на работе.
— Я ничего не понимаю.
— Так можно или нет?
— Но если я скажу нельзя, вы разве сможете завтра прийти?
— Нет, не смогу.
— Тогда чего же вы теперь у меня отпрашиваетесь?
— Ну…
Тут разговор прервался. Поскольку я забыл подзарядить свой телефон, он совсем разрядился. Когда я нашел зарядку и включил его, Рита уже не отвечала на мои звонки.
Утром Таня подошла ко мне с заявлением от Риты.
Мы вышли с ней на балкон. Я любил смотреть на утреннее лицо Тани — всегда немного заспанное и оттого такое нежное и особенно доброе.
— Что у нее? — спросил я.
— Я не знаю, Егор Степанович. Ритка говорила очень спутанно. Она очень волновалась. Она говорила, что не может долго разговаривать, потому что еще нужно позвонить вам, а уже и так поздно.
— И что вы думаете об этом?
— Я думаю, что она большая дурочка, что вляпалась в какую-то нехорошую историю. Вечно с ней что-то случается. Вот не может человек жить нормальной жизнью. Только на этот раз я за нее неспокойна. В другие разы была спокойна, а теперь — нет.
Я подписал заявление и решил сам отнести его Ванде.
— Почему вы один? — спросила меня Капралова, как только я переступил порог ее кабинета.
— Вот, — я положил заявление на стол.
Она нахмурила брови и покачала головой:
— И вы подписали…
Я промолчал.
— А я не подпишу, — сказала Ванда.
Вернувшись в кабинет, пришлось распределить программы Кайсиной между другими методистами и заткнуть дыры в расписании ее занятий. Больше всех ворчал Агарев. Его волнительная заботливость за судьбу коллеги тут же улетучилась.
— Ничего себе… Она где-то там прохлаждается, а нам за нее работать… — ворчал он.
Чаще всего я обедал в столовой. Готовили там очень однообразно и невкусно, но деваться было некуда, до дома далеко, да и, собственно, обед в моей обители меня не ждал — там я только завтракал и ужинал. Не то чтобы я ленился готовить, но, учитывая неудобства из-за отсутствия кухни, старался максимально упростить этот процесс. А ведь я любил поесть — не в смысле набить брюхо, но поесть именно вкусно и разнообразно. Ну не мог я есть неделю одни и те же щи… Не мог.
Максим Петрович всегда обедал дома. Петя и Варя — еще совсем глупые в смысле режима питания; пытаясь экономить, они чаще брали с собой какие-то перекусы на работу. Таня и Рита бывали в столовой через раз, и то только вместе; мы тогда садились втроем за столик и вполне душевно проводили обеденный перерыв.
В четверг мы сидели с Таней за столиком вдвоем, такое впервые случилось, ведь без Риты она никогда не ходила сюда обедать. «Вчера не захотелось готовить», — объяснила она.
Мы молча ели сырный суп-пюре, которому явно не хватало густоты, надеясь, что овощное рагу и печеночные оладьи окажутся вкуснее. Я думал о Рите, и наверняка Таня тоже о ней думала, потому что через некоторое время она сказала мне:
— Знаете, Егор Степанович, я очень волнуюсь за Ритку. Я даже плохо спала ночью — никак не могу уснуть, и такое беспокойство — просто места себе не нахожу.
— Понимаю. Это все как-то странно, — согласился я.
— И самое главное, это не похоже на нее. Она, конечно, немного летящая и чуть авантюрная, но не до такой же степени. У меня все не выходит из головы ее голос, когда она звонила мне тогда, поздно вечером в понедельник, — заплаканный и дрожащий. И еще… В последние, может, месяца два она стала закрытой, как будто что-то скрывает. Это от меня закрытой, которая — могила, которая всегда, извините, вытирала ей сопли, когда ее бросал очередной ухажер. Ох, невезучая она какая-то…
Я подумал о том, что эта Ритка, у которой была такая бурная личная жизнь, в свою очередь, наверняка сожалела о такой невезучей и одинокой Таньке.
— Егор Степанович, я тут кое-что хочу предложить сделать. Не знаю, как вы к этому отнесетесь, правда… Я хочу обратиться к нашей Эльвире.
Не видя связь между исчезновением Риты и руководителем музея, я вопросительно посмотрел на свою собеседницу.
— Ну, она ведь гадает и все такое… — пояснила Таня. — К ней многие во Дворце бегают. Я хочу, чтобы она разложила и на Ритку, только я ее немного побаиваюсь, мы с ней мало общаемся. Давайте вместе к ней подойдем.
Пышнотелую, молчаливую, но, когда было нужно, очень громко ругающуюся Эльвиру Толмачеву все немного побаивались. Ее взгляд мертвой хваткой мог впиваться в визави, сверлил и скручивал в трубочку. Такое облучение было неприятным, и неудивительно, что все держались от нее на расстоянии. Даже Капралова старалась с ней не связываться, то есть однажды она, пытаясь нажать на Эльвиру, получила такой мощный отпор, что теперь выбрала тактику дружбы. А Эльвира, смекнув, что из этого можно извлечь немалую выгоду в виде премий и всяческих поблажек, со временем сделалась для Ванды лучшей подругой. Они вместе ездили в рестораны и на пляж, устраивали совместные походы по магазинам, посещали одну и ту же парикмахершу и маникюршу. Эльвира не вылезала из рабочего кабинета Ванды, которая с ней советовалась по многим вопросам, перед тем как принять решение. И, конечно, Эльвира часто раскладывала для нее карты, чем окончательно привязала к себе, парализовав волю и остатки здравого смысла.
— Я не уверен, что стоит обращаться к Эльвире, ведь все это тут же станет известно Ванде. Надо ли ее погружать в эти дела? Не сделаем ли мы только хуже Рите? — сказал я.
Таня с жаром принялась возражать:
— Но ведь тут вопрос может быть очень серьезный!
— А вы так уверены, что Эльвира даст достоверную информацию?
— Нет, но все же…
Я пожал плечами. Не могу сказать про себя, что не верю в эти вещи, даже напротив… Но именно поэтому мое отношение было очень настороженным. Если бы я был каким-то другим, то не оказался бы здесь, не искал бы загадочную тетрадь бывшего начальника методотдела. А ведь тетрадь могла быть вовсе никакой не загадочной, а самой обыкновенной, и я прекрасно понимал, что ее исключительность полностью связана с моими видениями и снами, которые я так
